Никто не хотел убивать
Шрифт:
Комната дышала комфортом, и чувствовалось, что ее хозяин любит оставаться в ней один.
Голованов вопросительно покосился на Турецкого, как бы прося его о помощи в предстоящей процедуре, однако Александр Борисович, видимо чувствуя какую-то неловкость от присутствия Шумилова, даже глаза отвел, уходя от прямого взгляда Голованова, и Голованову стоило сил, чтобы не выругаться матом.
Однако на помощь ему тут же пришла Ирина Генриховна.
— Дима, так ты позволишь нам?..
Она не договорила и повела рукой в
— На то вы и здесь, но… Но это уже без меня! Да и кофе надо приготовить.
Он круто повернулся, чтобы уйти, но его остановил голос Голованова:
— А вот этого демарша, господин Шумилов, делать не надо! И если вас коробит мое присутствие, то уж лучше я уйду.
Видимо не ожидавший ничего подобного, Шумилов как-то сразу обмяк, на его лице отобразилось смятение.
— Зачем вы так?.. Я же… я же сам пригласил вас…
— В таком случае присядьте, пожалуйста, в кресло!
Это был последний всплеск Шумилова, и он послушно опустился в кресло.
Голованов между тем прошел к столу, дернул на себя за ручки один ящичек, второй, третий… и когда не поддался рывку самый нижний ящик правой тумбы, он удовлетворенно хмыкнул и опустился на колени, прощупывая углы ящика.
К нему подалась было Ирина Генриховна, однако Турецкий остановил ее движением руки, и в комнате зависла напряженная, почти гробовая тишина.
Голованов между тем запустил руку в пространственную пустоту между днищем ящика и полом, какое-то время проводил там какие-то манипуляции и удовлетворенно крякнул, поднимаясь с колен.
Потянул на себя ручку ящика, и когда он выдвинулся наполовину, повернулся лицом к Шумилову, на которого больно было в этот момент смотреть. Был он бледный, как полотно, у него дергался нервным тиком правый глаз, и казалось, что еще минута-другая и мужика хватит удар.
— Прошу вас, подойдите сюда.
К столу подошли все трое одновременно, и Голованов начал поочередно доставать из ящичка старые, еще за прошлые классы тетради, которые неизвестно зачем хранились в тайничке рабочего стола Игната. Когда выложил на стол все, что было в ящике, аккуратно приподнял вырезанную по форме днища фанерку, которая прикрывала собой четыре плоских пакетика с каким-то белым порошком.
В какую-то секунду Голованову показалось, что Шумилова «хватит кондратий», и он негромко попросил:
— Ира, срочно воды! Но лучше рюмку коньяка.
— Не надо! Мне уже лучше, — через силу произнес Шумилов и, опираясь правой рукой о край стола, левой взял из ящичка один из пакетиков. Спросил каким-то совершенно чужим голосом: — Героин?
Теперь он обращался только к Голованову.
— Вряд ли. Похоже, что кока.
— Кокаин?
— Да. Но надо, конечно, проверять.
Без
— Да, судя по всему кока, но грязная. Я этой дряни в Афганистане столько навидался, что даже мог на вкус определить, балованная она или нет. А эта… эта точно балованная.
Он аккуратно завернул пакетик, положил его на прежнее место, после чего прикрыл пакетики фанеркой и в прежнем порядке заложил его тетрадями Игната.
Все это время Шумилов находился в какой-то прострации, и только когда Голованов стал задвигать ящик стола, он вдруг словно очнулся, в его голосе снова появилась прежняя сила:
— Вы… вы что?! Вы его ставите на место?
— А вы что же, хотите, чтобы ваш сын увидел, что мы рылись в нем?
— Но ведь это же… это же наркотик! Кокаин!
— Да, кокаин! И поэтому лучше будет, если мы все это обсудим в более спокойной обстановке.
— Но ведь он же… он же будет…
— Я рад, что вы самолично убедились в этом! Но сейчас главное самим не наделать ошибок. Кстати, то же самое могут сказать и ваши друзья. Ирина… Ирина Генриховна…
— Да, Дима, — кивнула головой Ирина Генриховна. — Сева… то есть Всеволод Михайлович, он прав. И… и послушай его… пожалуйста.
Турецкий стоял словно воды в рот набрав. Видимо, и он не ожидал ничего подобного, когда просил Голованова «поводить немного» его крестника.
Кофе варила Ирина Генриховна, а мужчины перебирали варианты разрекламированных и малоизвестных наркологических клиник, где мог бы пройти реабилитацию Игнат. Было уже выпито полбутылки коньяка, и хозяин дома стал возвращаться в свое обычное состояние. А вместе с этим к нему стала возвращаться его утренняя агрессивность, но теперь уже направленная на Игната.
— Я его запру… запру в клинике! И он не выйдет оттуда, пока я самолично не убежусь в том, что навсегда, нав-се-гда покончил с этой дрянью!
— Нет такого слова «убежусь», — попыталась было сбить его тон Ирина Генриховна, но это принесло обратный результат.
— Это не имеет значения! — взвился Шумилов. — Я говорю о том, что больше я не дам ему ни копейки, и никакая Сорбонна ему не светит, пока он…
Голованов молчал, позволяя выплеснуть свои чувства отцу парня, зато вмешался Турецкий:
— А может все гораздо проще? — негромко произнес он, разливая по рюмкам коньяк.
— Не понял!
— А чего тут понимать? — произнес Турецкий, ставя бутылку на стол. — Может, тебе просто надо перестать быть тем сукиным сыном, который думает только о своей «Клюкве» да о том еще, как бы бабок побольше сбить за эту клюкву.
— Чего-о? Ты о чем это? — снова взвился Шумилов.
— Да все о том же, — устало произнес Турецкий. — Ты помешан на своей разработке, а о сыне…
— Так это же все ради него, ради Игната!