Нирвана с привкусом яда (сборник)
Шрифт:
После пляжа, потрясенные рассказом совершенно случайной женщины, они зашли в кафе поужинать. Уже смеркалось, Женя с Вилли сидели на террасе и ели жареную рыбу.
— Да, я предложил тебе проехаться до Маркса, благо здесь километров семьдесят, не больше, чтобы навести справки о смерти Гончарова, но кто бы мог подумать, что какая-то тетка на пляже расскажет нам эту дух захватывающую историю с двумя беременными девушками с мельницы, отравлением, изнасилованием и зверским убийством с применением ножа и топора…
— Может, она склонна фантазировать? Может, это какая-нибудь ненормальная, а мы ее слушали… —
— А ты позови официантку, давай у нее расспросим…
Женя подозвала девушку в голубой юбочке и белой блузке и, предложив ей присесть за их столик, спросила:
— А это правда, что вашего художника, Романа Гончарова, отравили его же любовницы?
— Ой, что вы! — оживилась миниатюрная официанточка. — Его отравили крысиным ядом, это так, да только те девушки, которые с ним жили на мельнице, и сами пропали… Кто говорит, что их убили, как свидетельниц, а кто… Но я не верю в это. Вика не способна на такое…
— А вы что, были знакомы с этой девушкой?
— Я училась вместе с ней в медицинском… По своей профессии не пошла, знаете, как мало платят медсестрам… Я вышла замуж, родила ребенка, и одна моя знакомая помогла мне устроиться в это кафе… Платят, конечно, немного, но работа интерес…
— Вы знали Вику Ананьеву? — перебила ее Женя.
— Да, она была хорошая и добрая. И я не верю, что они с той, Шелестовой, отравили Романа. Они его любили. Его нельзя было не любить. Он же был гений! А вы кто? Из газеты?
— Нет, — с напускной важностью ответила Женя. — Я романы пишу. Детективные… Хотела вот написать о Романе…
— Тогда сами и придумывайте финал… Никто не знает, где Вика, где Марина…
— А что стало с его матерью? Это правда, что она уехала за границу и вышла там замуж?
— Да, правда, как правда и то, что она уже давно вернулась оттуда. Вроде бы она не разошлась с австрийцем, но живет с евреем, в Саратове. Одна моя знакомая видела ее, говорит, что Гончарова очень изменилась, перекрасилась, стала шатенкой, но выглядит отлично… У нее художественный салон в самом центре города, где она продает картины своего сына…
— Тогда нам шампанского, только очень холодного, — сказал Вилли и многозначительно посмотрел на Женю.
— А где можно купить ваши книги? Назовите свою фамилию, — попросила официантка.
— Оськина. Евгения Оськина, — отчеканила Женя. — Не слыхали?
— Как же. Слыхала и даже читала, я, знаете ли, люблю читать, да только времени маловато…
— А ты говоришь. — Вилли поцеловал ее в машине. — Может, нам с тобой на самом деле написать книгу? История-то необычная, правда, жутковатая…
— Мне словно снится сон… — прошептала она. — Вилли, ты такой умный… Надо же, догадался, откуда ветер дует…
— С Волги, Женечка, с Волги… Городок маленький, и эту историю знает каждый ребенок…
— Значит, Фильчагина… И наши девчонки…
— Ты не хочешь встретиться с ней? Поговорить по душам?
— Но зачем?
— Уговоришь ее продать нам портреты кисти Романа Гончарова.
— А что, если она и меня… того… укокошит? Как их?
— Нет. Неужели ты не поняла самого главного в этой истории?
— Не знаю…
— Женя, она хочет, чтобы ее вычислили, понимаешь? Она играет с судьбой… Поэтому-то она
— Тогда, может, оставить ее в покое?
— Можно было бы, если бы не портреты… Она должна заплатить за свое преступление обществу…
— То есть тебе?
— Пока мне… Но портреты потрясающие, им цены нет, понимаешь? К тому же пусть уж лучше они будут у меня, то есть у нас, так их хотя бы не узнают…
— Но ты же узнал?
Вилли умирал от желания купить гончаровские работы, и Женя сдалась.
— Позвони ей и назначь время. Я уверен, что в мастерской, кроме нее, никого не будет.
— А что мне ей сказать?
— Передай привет от Ананьевой и Шелестовой… И скажи, что хочешь купить портреты. Она поймет. Она ждет подобного визита уже три года…
— Мария Петровна, так как же вы нашли их?
— Бог, наверное, помог… или дьявол… — Она отпила коньяку и закусила лимоном. — Я просто зашла в магазин купить чулки, вот и все. Зашла и увидела их. Не могу сказать, что сразу поняла, кого вижу перед собой. Ведь, как я уже говорила, я их не видела никогда. Только их портреты. Эти работы я всегда возила с собой. Они были у меня и в Вене, и в Саратове. Когда постоянно видишь лица этих девушек, привыкаешь к ним и воспринимаешь их не как живых людей, а именно как портреты. К тому же тогда они были молоды, очень молоды, им было по семнадцать лет всего-то, и лица их были юными, свежими… Я вот спрашиваю себя: ну откуда столько ненависти в людях, столько зла?.. Ведь совсем девочки были. А когда я вошла в магазин и заговорила с Ольгой Воробьевой, то разве я могла подумать, что говорю с той самой Викой, которая дала выпить моему сыну крысиного яду. Конечно, она изменилась, и вместо длинных кудрявых волос у нее была стильная короткая стрижка… Что же касается Ирины, то она больше походила на свой портрет…
— Ваша реакция, когда вы поняли, что нашли их?
— Сначала испугалась. Я пришла туда еще раз и уже более внимательно стала разглядывать их, спросила, помнится, Ольгу, какой пудрой она пользуется, потому что кожа ее просто потрясла меня своей нежностью, матовостью… Мне же надо было как-то объяснить свое поведение, я разве что в рот им не смотрела… Они спокойно отнеслись ко мне, к моему неуемному любопытству, в их глазах я не заметила страха, да и откуда ему было взяться, если и они меня никогда не видели? Они меня не боялись!
— И что было потом?
— А потом я стала придумывать способ, как их переманить к себе, как заполучить этих красавиц к себе домой, чтобы убедиться в том, что я не ошибаюсь…
— Вы уже тогда задумали убийство?
— Конечно. Я только об этом и думала. Их следовало наказать за преступление, которое отняло у меня сына, а у всего мира — настоящего художника!
Гончарова встала и прошлась по мастерской. Она была худенькая, стройная и спину держала прямо, как балерина. На редкость ухоженная и красивая женщина. Черный легкий костюм оттенял белую, сливочного оттенка кожу. Густые каштановые волосы блестели при свете желтых электрических ламп. Маленький, с опущенными уголками рот выдавал в ней сильно обиженного, униженного человека.