Низина
Шрифт:
Субхаш сидел за столом спиной к Холли, не ел и ждал, когда телефонный разговор закончится. Он посмотрел на настенный календарь.
Завтра 15 августа — День независимости Индии. Этот праздник будут отмечать по всей стране — иллюминация, флаги, парады, — а здесь рядовой, обычный день.
Холли повесила трубку.
— Ты какой-то расстроенный, — заметила она. — Что-то стряслось?
— Нет, просто кое-что вспомнил.
— Да? А что?
Это было его первое детское воспоминание — август 1947 года, — хотя иногда ему казалось, что это просто какие-то выкрутасы его памяти. Именно та ночь навеки запомнилась
В тот вечер, когда в Дели гремел салют, когда министры произносили торжественные клятвы при вступлении в должность, когда Ганди принес долгожданный мир в Калькутту, в тот вечер, когда родилось новое государство, мысли его родителей были заняты только одним. Удаяну было тогда всего два года, Субхашу — около четырех.
В памяти осталась чужая рука доктора, коснувшаяся его лба, легкие шлепки по рукам и по подошвам его ног. Он помнил, как их с братом трясло от озноба, помнил мутную пелену в Удаяновых глазенках, нездоровый пунцовый румянец на его щеках, бессвязные звуки и стоны в бреду.
— Мои родители тогда перепугались, думали, это брюшной тиф, — сказал он Холли. — Они несколько дней тряслись за нас, боялись, что мы умрем, как умер незадолго до того один соседский мальчик. Даже сейчас, когда они вспоминают тот случай, в их голосе звучит страх. Словно они до сих пор ждут, когда у нас спадет жар и болезнь отступит.
— Да, так всегда бывает, когда люди становятся родителями, — сказала Холли. — Если твоему ребенку что-то угрожает, время как будто останавливается. Все остальное тогда становится не важно.
Глава 4
В одни из сентябрьских выходных, когда Джошуа, как всегда, уехал к отцу, Холли предложила съездить в ту часть Род-Айленда, где Субхаш никогда не бывал. На кораблике они прокатились от Галилеи до Блок-Айленда, то есть преодолели по морю более десяти миль, и потом пешком прогулялись от гавани до гостиницы.
Благодаря какому-то отмененному в последний момент заказу им удалось поселиться в номере на верхнем этаже, который оказался даже еще лучше, чем тот, что забронировала Холли, — с роскошным видом на море и огромной двуспальной кроватью. Первое, что они увидели из окна номера, это летящую стаю птиц — пустельги отправились на зимовку в южные края. Когда Субхаш и Холли распаковывали вещи, она вручила ему приготовленный заранее подарок — бинокль в коричневом кожаном чехле.
— Да ну какая необходимость? — сказал он, но подарку обрадовался.
— А мне кажется, в самый раз. Для укрепления наших отношений, — возразила Холли.
Он поцеловал ее в плечо, в губы. Ему нечего было подарить ей взамен. Он покрутил колесико линз и надел бинокль себе на шею.
Курортный сезон на острове уже почти заканчивался, туристов становилось все меньше, многие рестораны закрывались, только парочка работала для местного населения, живущего тут круглый год. Астры ярко цвели, листья плюща начали краснеть. Солнце сияло вовсю, и воздух был чист и безмятежен — словом, пока прекрасный летний денек.
Они арендовали велосипеды и поехали кататься по окрестностям. Субхашу поначалу с трудом удавалось удерживать равновесие — ведь он не сидел на велосипеде со времен детства, когда они с Удаяном учились кататься на велике
Сейчас в кармане у него лежало сложенное вчетверо письмо от Удаяна. Оно пришло накануне.
Сегодня в нашу с тобой комнату залетел воробей. Ставни были открыты, вот он и впорхнул. И летал, хлопая крылышками, по комнате. И я вспомнил тебя — подумал, какой восторг наверняка вызвало бы у тебя это пустяковое происшествие. У меня появилось ощущение, будто ты снова дома. Конечно, он упорхнул обратно на улицу, как только я вошел.
Мне сейчас двадцать шесть, и это меня еще пока греет. А тебе через пару лет стукнет тридцатка. Нас с тобой ждет новая фаза жизни — больше половины пути до полтинника уже прожито!
Жизнь моя начала мне уже как-то приедаться, однообразие и скукотища — по-прежнему преподаю, даю частные уроки студентам. Будем надеяться, что они смогут достичь более высоких целей, чем я. Самые приятные для меня моменты каждый день — возвращение домой к Гори. Мы вместе читаем, слушаем радио — так проходят вечера.
А ты знаешь, что в двадцать шесть Фидель Кастро уже был брошен в тюрьму? К тому времени у него за плечами уже было наступление на казармы Монкада. А его брат одновременно с ним сидел в тюрьме. Их содержали отдельно, не разрешали видеться друг с другом.
Кстати, насчет общения. Я вот тут недавно читал о Маркони. Ему было двадцать семь лет, когда он сидел в Ньюфаундленде, слушая букву S из Корнуолла. Его беспроводная станция на мысе Код вроде бы недалеко там от тебя. Она находится в местечке под названием Уэллфлит. Ты был там?
Письмо и утешило Субхаша, и вместе с тем смутило покой. Упоминания о тайных закодированных знаках вызвали в памяти игры былых времен, их с Удаяном морзянку. Удаян упоминал в письме о Кастро, но при этом описывал тихие спокойные домашние вечера с женой. Неужели Удаян сменил одну страсть на другую? Может быть, он теперь целиком и полностью посвятил себя Гори?
Субхаш ехал за Холли по извилистым узким тропинкам, мимо громадных солончаков, разделявших остров на две части. Мимо лугов и красивых частных домов с башенками. На пустынных пастбищах, местами обнесенных каменной оградой, там и сям белели валуны. Деревья встречались редко.
Они быстро пересекли весь остров, поперек мили в три, не более. Косяки пустельги все летели на юг, крылья их в воздухе казались неподвижными, а иногда при сильном ветре похоже было — их сдувает назад. Холли кивнула в сторону Монтаука, на оконечность Лонг-Айленда, который в тот ясный день виднелся с другой стороны громадного залива.
В полдень они спустились к морю по крутым скрипучим деревянным ступенькам, разделись до купальников и долго плавали в высоких волнах. Несмотря на теплую погоду, дни уже становились заметно короче. Через какое-то время они снова сели на велосипеды и поехали на другой пляж, где любовались закатом, наблюдали, как алое пятно опускается и растворяется в воде.