Низина

Лахири Джумпа

На обратном пути они увидели на обочине черепаху и остановились. Субхаш взял ее в руки, разглядывал рисунок на панцире, а потом отнес в траву, откуда она и приползла.

— Надо будет обязательно рассказать Джошуа, — сказал Субхаш.

Холли на это ничего не ответила. Она вообще сделалась какой-то молчаливой и задумчивой, настроение у нее было странно пасмурным. Субхашу оставалось только гадать о причинах такой перемены. Возможно, ее расстроило упоминание о Джошуа. За ужином она тоже была какой-то подозрительно тихой, ела мало, сославшись на головную

боль от длительного пребывания на солнце.

Впервые за все время они только поцеловали друг друга перед сном, и ничего больше. Субхаш лежал рядом с ней в постели, слушал шум прибоя и наблюдал за восходом восковой луны. Он и хотел бы уснуть, но сон не шел.

Утром Холли вроде бы немного ожила, за завтраком даже с аппетитом съела тосты и яичницу. Но когда они ожидали своего кораблика, она сказала, что им нужно серьезно поговорить.

— Я очень рада, Субхаш, что познакомилась с тобой. Мы провели вместе прекрасное время.

Он сразу все понял. Она как будто бережно взяла их обоих и перенесла куда-то в сторонку с сомнительного пути, по которому они шли, — как сам он вчера перенес с опасной дороги в траву черепаху.

— Я хочу, чтобы мы расстались по-доброму, — продолжала она. — У нас, надеюсь, это получится.

Потом она объяснила, что имела разговор с отцом Джошуа, и они решили попробовать наладить былые отношения.

— Но он же бросил тебя!..

— А теперь хочет вернуться. Послушай, Субхаш, я знаю его уже двенадцать лет, он отец Джошуа. И ты не забывай: мне уже тридцать шесть!

— Ну а зачем сегодня надо было ехать сюда, если ты не хочешь больше со мной видеться?

— Я думала, тебе понравится эта поездка. Мы же вдвоем, без Джошуа, никогда нигде не бывали.

— Мне нравится Джошуа.

— Ты молод, и у тебя потом обязательно будут собственные дети. К тому же ты через несколько лет вернешься в Индию, сам это говорил.

Она поймала его в его же собственной паутине противоречий и сказала ему то, что он и так уже знал. В тот момент Субхаш почувствовал: он больше никогда не приедет к ней домой. И понял, зачем был нужен бинокль. Этот подарок символизировал их прощание.

Субхаш не мог винить ее, так как осознавал — это расставание, наверное, будет даже к лучшему. Осознавал и все равно злился на нее за то, что она приняла это решение самостоятельно.

— Но ведь мы можем остаться друзьями, Субхаш, — произнесла она.

На это он ответил ей, что наслушался уже достаточно и что не хочет остаться просто другом. Он сказал, что когда кораблик придет в Галилею, то дождется автобуса и поедет домой на нем. И он попросил ее больше никогда не звонить ему.

На кораблике они сидели отдельно. Субхаш достал из кармана письмо Удаяна и перечел снова. А потом разорвал его на мелкие клочки и выбросил в море.

Началась третья его осень в Род-Айленде. Осень 1971 года.

Опять листва на деревьях теряла хлорофилл, одевалась в другие цвета — во все оттенки желто-красного, навевавшие ему воспоминания о кайенском перце, куркуме и имбире, которые

мать каждое утро толкла в ступке, чтобы приправить пищу.

Эти яркие краски становились все гуще и насыщенней, а потом листва начала жухнуть, трепетать на ветру, словно рой бабочек, и осыпаться.

А ему думалось о том, что в Калькутте сейчас снова наступил праздник Дурга-Пуджо. В начале пребывания в Америке Субхаша не угнетало отсутствие праздников, но сейчас отчаянно хотелось домой. Предыдущие два года он примерно в это время получал от родителей посылочку с подарками — национальные одежки, слишком тонкие для жизни в Род-Айленде, куски сандалового мыла, пачки дарджилингского чая.

Он представлял себе, как сейчас по Всеиндийскому радио целыми днями играет «Махалайя». Как в Толлиганге, в Калькутте и по всей Западной Бенгалии люди просыпаются ни свет ни заря, взывают к Дурге, спускающейся с небес на землю со своими четырьмя детьми.

Бенгальские индусы верили — каждый год в это время она приходит погостить к своему отцу Гималаю, оставив на небе своего супруга Шиву. В торжественных гимнах люди воспевали богиню, и историю ее рождения, и оружие в десяти ее руках, — щит с мечом, лук Ваю со стрелами, топор, булаву, морскую раковину-горн, диск Вишну, ваджру Индры, трезубец Шивы, огненное копье и гирлянду из змей.

Но в этом году посылка из дома не пришла. Только телеграмма. Коротенькая, всего из двух предложений, безжизненных и сухих, как опавшая листва: «Удаян убит. Приезжай, если можешь».

Часть третья

Глава 1

Короткие зимние дни и угрюмый пустынный дом, в котором он горевал в одиночестве, — все это он оставил позади, вместе с надвигающимся Рождеством и декабрьскими праздничными приготовлениями.

На автобусе он добрался до Бостона, потом ночным рейсом до Европы. Дальше был второй перелет с посадкой на Ближнем Востоке. И везде ожидания, терминалы, коридоры. Наконец он приземлился в Дели и там сел на ночной поезд до Калькутты.

В поезде от попутчиков он узнал немного о том, что происходило в Калькутте за время его отсутствия. Узнал такое, о чем ни Удаян, ни родители не упоминали в своих письмах. О событиях, о которых Субхаш не мог прочесть ни в одной из род-айлендских газет или услышать по радио в Америке, когда сидел за рулем машины.

Оказывается, к 1970 году события приняли совсем другой оборот. Наксалиты к тому времени окончательно ушли в подполье и выбирались на поверхность только для того, чтобы наносить свои жестокие удары.

Они врывались в школы и колледжи по всему городу, посреди ночи жгли архивы и портреты, повсюду вывешивали красные знамена. Вся Калькутта была обклеена изображениями Мао.

Они запугивали избирателей в надежде сорвать выборы, устраивали на улицах стрельбу из духовых ружей, закладывали бомбы в общественных местах. Из-за этого люди стали бояться ходить в кинотеатры или стоять в очереди в банке.