НИЗКИЕ ИСТИНЫ

Кончаловский Андрей Сергеевич

…На следующий день снова был на почтамте. Звонил я оттуда по простой причине. Из дома, из гостиницы звонок «просвечен». «Где надо» знают, кто звонил, кому звонил. А с переговорного пункта звонок анонимен, документы не спрашивают, называйся какой хочешь фамилией.

Я опять заказал Осло, Национальный театр, попросил Лив Ульман.

— Это говорит режиссер Кончаловский.

— Очень приятно.

— Хочу с вами встретиться.

Это звучит очень несерьезно, но мне втемяшилось в голову, что, если

Лив положит мне руки на голову, это меня вылечит, температура пройдет. Было приятно воображать невероятное, невозможное. И вдруг в телефонной трубке:

— Ну что ж. Приезжайте, поговорим.

Я вернулся в Москву, пытался лечиться, днями должен был ехать в Париж — виза уже была. Пошел в посольство Норвегии, попросил визу в Осло: поскольку французская виза уже стояла, с норвежской проблем не возникло.

Вернулся домой. По-прежнему весь больной, в поту, температура высокая. Отец спрашивает.

— Ты где был?

— В посольстве.

— В каком посольстве?!

— В норвежском.

— Ты что, с ума сошел? Разрешения спросил?

— У кого?

— У Госкино!

— Зачем?

— Ты что о себе думаешь?! Неприятностей захотелось!

Он мне много чего еще сказал обо мне, моей женитьбе на француженке, моем идиотском поведении.

Я прилетел в Осло с температурой, весь мокрый, снял пенал в гостинице, позвонил в театр.

— Приходите на спектакль сегодня вечером, — сказала Лив.

Я купил цветы, пошел в театр. Бред собачий! Я в Осло! Три недели назад, вдрызг больной звонил ей из Ленинграда.

Оставил ей цветы. После спектакля позвонил.

— Я встречусь с вами завтра, — сказала Лив.

Мы встретились.

— Слушаю вас, — говорит она.

— Я болен. Вы можете меня вылечить. Видимо, она решила, что я сумасшедший. Но из вежливости сказала:

— Я рада, что вы были на моем спектакле. Я стал говорить ей о ее игре, о своих впечатлениях, о постановке. Она слушала меня с интересом.

— Я просто хотел вас увидеть.

— Как? Просто увидеть?

— Да.

— Я думала, вы — режиссер, у вас ко мне какое-то предложение.

— Нет, никакого предложения. Просто хотел вас увидеть, подержать за руку.

Еще утром позвонил в отделение «Совэкспортфильма», там сидел Реваз Топадзе, красивый грузин, мой соученик по роммовской мастерской. Наверное, он работал в органах. Потом, в перестроечные годы, занялся бизнесом, его убили.

— Нужно, чтобы ты показал «Дядю Ваню».

— Ты что, в Осло?

— Да.

— А почему в посольстве не знают?

— Зачем?

— Ты что! Советский гражданин, приехал в страну. Надо зарегистрироваться. Пошли в посольство, сейчас все оформим.

Мы сходили в посольство, меня зарегистрировали.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели «Дядю Ваню», — сказал я Лив.

Она

пришла со своей подругой. Посмотрела картину, вышла из зала, стала смотреть на меня уже с большим интересом. Мы пошли в ресторан, я заметил, что она волнуется, ее голубые глаза смотрели мне прямо в душу. Великая актриса, красивая женщина…

— Вы приехали, чтобы подержать меня за руку?

— Да. Я думал, вы меня вылечите. Она дала мне свою руку.

— Я уезжаю в Стокгольм. Мне надо подписать контракт. Завтра вернусь. Вы не могли бы меня проводить, а завтра встретить на моей машине?

— Пожалуйста, — говорю я.

А мне уже надо быть в Париже. К черту Париж!

Провожаю Лив на ее машине. Потом, больной, катаюсь по городу, плохо соображая, что происходит. На следующий день встречаю ее, по-прежнему больной. Завтра надо лететь в Париж, откладывать больше нельзя. Топадзе сидит в моем номере, не выпускает меня из виду.

Мы поехали к Лив.

— У меня дома мама и дочка, — сказала она. — Сейчас они уже спят.

Лив — человек застенчивый, глубокий, очень цельный.

Сначала мы сидели в столовой, еда была невкусная. Пили много. И вина, и норвежской водки «аквавит». Потом перешли к камину, посидели на диване, спустились на пол.

— Я с тобой спать не буду, — сказала она, глядя в огонь.

— А мне не надо, — сказал я.

Так мы просидели часов до пяти утра, ели, пили водку, смотрели в камин. В семь я простился и поехал в аэропорт.

Там я проболел еще дней десять — за мной ухаживала теща. Дочке было уже четыре года.

Я позвонил Лив, оставил ей свой телефон. С этого момента мы через день перезванивались.

Потом они с Биби Андерсон уехали отдыхать на какие-то острова в Вест-Индию. Зимой все нормальные люди в Европе едут отдыхать куда-нибудь, где потеплее. Она звонила мне в Париж, мы разговаривали часами.

С Биби Андерсон я уже лет пять как был знаком, мы встретились в Москве, подружились. Наверное, они с Лив, две подруги, отдыхая на островах, обсуждали этого странного русского.

Наши разговоры с Лив потом перешли в переписку, мы стали близкими друзьями.

— Приезжай в Москву, — сказал ей я.

Весной в апреле она приехала. Жила у меня на даче. Я показал ей на «Мосфильме» свои картины.

Дня через четыре — звонок. Из Осло звонила мама Лив, дама строгая, сильно антисоветская.

— Позвони Ингмару, — сказала она. Лив позвонила. Красная от возбуждения, положила трубку, со слезами стала собирать вещи.

— Ингмар требует, чтобы я немедленно вернулась. Сказал, что, если не вернусь, не будет снимать меня в «Змеином яйце».

Замечательно смотрела она на меня через стол своими детскими голубыми глазами. Такое в них было доверие и недоверие!