Низость
Шрифт:
– Гонорея? – бормочу я. Он поднимает ладонь.
– Плохая новость в том, что вторая проблема выглядит куда серьезней. Раздражения и припухлости в области вашего влагалища, судя по всему, представляют собой симптомы генитального герпеса. Его можно контролировать при помощи правильно подобранных кремов и адекватных лечебных мер, но он представляет собой венерическое заболевание, которое останется у вас на всю жизнь. Вам стоит подумать о том, чтобы сообщить это своему партнеру – или любому другому человеку, с которым вы решите вступить в половой контакт.
– Жизнь?
–
– Ага, но когда раздражение пройдет, вы говорите, что я все равно смогу заражать людей?
– Людей, с которыми вы ведете половую жизнь – да. Я не знаю, что сказать ему. Я не знаю, что и думать.
– Печально, мисс Рейлли…
– Мисс О’Рейлли.
– Печально, мисс О’Рейлли, что вы подхватили эти заболевания – но в них нет угрозы для жизни. Их возможно контролировать при помощи правильно подобранных кремов и адекватных лечебных мер. Я назначу вам курс пенициллина от гонореи, для второго выпишу кое-какие крема и настои для ванн.
Но о чем вам действительно стоит подумать сейчас, так это о тех методах контрацепции, которыми вы пользовались, или, возможно, не пользовались.
Опустив голову, он выписывает рецепт. Он не в силах даже посмотреть на меня. Заработать клеймо сексуального прокаженного – само по себе ужасно, но наблюдать, как сообщающий о нем подавлен моим смущением – это уже перебор. Я таращу глаза на семейный портрет у него на столе. Доктор Али со своей краснощекой супругой и пятью жирными детишками; на всех застыла замороженная улыбка среднеклассового довольства. Готова поклясться своей жизнью, что за добродетельной оболочкой скрывается больной и испорченный человек. Я отлично изучила эту породу. «Яги» и «мерсы» на Хоуп-стрит. Доктора, юристы и банкиры. Грязные, нездоровые люди. Гордые мужья и гордые отцы. Ебаное двуличие во всем.
– Ваш партнер? Он в курсе ситуации?
Теперь он смотрит прямо на меня. Я открыто встречаю его взгляд.
– Она, – говорю я. Встаю и иду к его письменному столу, напустив на себя всю самоуверенность, что положена мне богом. Забираю у него рецепт и выхожу.
После такого я не знаю, смогу ли я реагировать на всю хуйню Кеннеди. Даже не знаю, хватит ли меня на то, чтобы врать ей. С непреклонной физиономией и карандашом, воткнутым в прическу, она неуклюже расползлась по своему столу. На секунду я топочусь в дверях, затем шагаю в кабинет. Спертый душок парфюма переспелой старой девы сжимает мне глотку.
– Присаживайся, Милли, – приглашает она, водружая себя обратно на стул и снимая очки. Я присаживаюсь, и джинсы впиваются в мою опухшую пизду. До сих пор поверить не могу – пожизненное наказание за один вшивый пьяный акт.
– Итак, ты знаешь, почему я попросила тебя пригласить, не так ли?
Я утвердительно вздыхаю. Она избегает моего пристального взгляда и фиксирует взор на листе бумаги, где наверху напечатано мое имя. Фамилия написана с ошибкой. Я думаю, стоит ли на это указать.
– Сейчас у нас идет шестая неделя семестра, и согласно твоему
Я выключаю слух и плавно перевожу взгляд в окно, где свинцовое небо неистовствует над бетонной кляксой города. Вид отсюда, он ошеломляющий. Религиозный. Я спрашиваю себя, какая доля красоты этой перспективы никогда не была и не будет доступна Кеннеди и всем тем, кто страдает хуйней внизу на травке. Джеми, впрочем, Джеми засмотрелся бы на такое небо и на то, что в вышине. Он бы ощутил тот же самый пугающий шквал эмоций, что и я.
– Не могу не подчеркнуть, насколько это серьезно, Милли. Спад в качестве твоих работ сам по себе повод для беспокойства, но твоя посещаемость…
Она останавливается и вздыхает. Под слоем жира на подбородке у нее напрягается мышца.
– Каждый студент обязан иметь восемьдесят процентов посещаемости, в противном случае мы имеем полное право и вескую причину исключить его.
– Но вы хоть раз смотрели на это небо?
– Что? – ее голос суровеет. – Милли, можешь ли ты понять, что ты рискуешь быть вынужденной пройти этот курс по второму разу, и только тогда тебя допустят к экзаменам. И это весьма грустно… Я имею в виду, если посмотреть на твои прошлогодние оценки. У тебя был отличный результат 2:2, разве не так? Ты вполне могла идти на 2:1, судя по всему.
Еще один театральный вздох.
– …Мне неприятно делать это, но если ты не представишь справку от врача или любое другое убедительное объяснение твоим пропускам, тогда мне скоро придется поднять этот вопрос.
Я неохотно прерываю созерцание окна и гляжу прямо на нее. Она смотрится прямо как персонаж из «Народной Дружины»*.
* Известное телешоу.
– Послушайте, – говорю я, сильно сощурившись. – Есть. Есть причина. – Я делаю паузу и прикусываю зубами нижнюю губу. – Произошла неприятная история, – я резко перевожу дух и обращаю к ней беспомощное лицо. Я не могу. Нет. Не Кеннеди.
– Я, хмм – перенесла насилие. Сексуальное.
– Милли?
Она подскакивает на стуле и опускается обратно, склоняясь ко мне, эта туша ужаса и тревоги.
– О господи боже мой! Милли, милая – ты уже, я имею в виду…?
– Я сообщила. Своему врачу, доктору Али, он меня уже осмотрел. Какие именно справки вам необходимы…
Она оглушена. Она не знает, что сказать.
– Пожалуйста, больше никому не говорите, мисс Кеннеди, – умоляю я, обращаясь к ней правильно. – Пожалуйста! Ни мистеру Джексону и, главное, ни папе…
Я опускаю взгляд в колени.
– Ох, Милли, милая – конечно же я не стану никому ничего говорить. Пожалуйста. Просто поверь, ты можешь мне рассказать все или совсем не рассказывай, как хочешь, бедная моя. Боже мой, это же… Если я могу что-то для тебя сделать…
– Спасибо. Я знала, что смогу довериться вам…
Я чуть приподнимаю голову, встречаю ее взгляд, потом уставляюсь обратно на коленки.
– Ох, Милли – как было глупо с моей стороны не заподозрить! Я должна была догадаться, тут что-то не так…