Низость

Уолш Хелен

– Ты что такое – передвижная кондитерская или как? Его глаза подмигивают и заигрывают со мной. Отпиваю

раз, другой, затем даю волю своему сосущему голоду и осушаю кружку в несколько жадных глотков.

– Где я, кстати? – спрашиваю я, возвращая кружку. – Чего-то не узнаю местность.

– Небольшой оригинальный сквер, расположенный в нескольких минутах ходьбы от центра города, – выдает он на королевском английском. – Стэн, кстати, – добавляет он, протягивая тонкую крепкую ладонь. – Я здесь остановился в «Эмбасси». Сначала увидел, как ты

шебуршилась по парку и кричала голубям всякую похабщину.

Он останавливается, ожидая какой-нибудь реакции, но мое лицо сохраняет отсутствующее выражение.

– Я ходил в город, вернулся, а ты рухнула на скамейку. Я тебя задолбался будить. Жалко, если бы ты схватила воспаление легких, типа – особенно если у меня на крыльце.

Мне удается улыбнуться. Он отдает мне шоколадку, нагревшуюся и размякшую у него в кармане. Сдираю обертку и откусываю от липкого батончика столько, сколько влезает мне в рот. Меня сразу же впирает с сахара, отрезвляя и обостряя зрение.

– Тебя, наверно, трясет с жуткого бодуна. Парк воняет, как ниибацца кабак. g

Я игнорирую его и продолжаю трескать шоколадку.

– У меня сперва была мысль сходить взять напрокат видеокамеру, когда я увидел, как ты скакала. Давно таких приколов не видел. Ты что, чем-то упоролась или чего?

– Сигарета есть?

Он сует руку в карман, достает пачку «Регал» и коробок спичек, пытается произвести огонь. После того, как пятую отсыревшую спичку задуло ветром, он исчезает вместе с сигаретой под капюшоном и появляется с двумя прикуренными сигами.

– Ну, и с чего все началось? Экзамен не сдала или чего? Я приподнимаю бровь и делаю глубокую долгую затяжку.

– Я что, похожа на студентку?

– Ну, не особо, но все-таки ты не похожа на тех девочек, что обычно валяются невменяемые на скамейках в парке

– Я была не невменяемая – я спала. И печали я тоже не топила. Я отмечала.

– Отмечала, да? К тому же в одиночестве. Меня прикалывает твой стиль. И чего ж ты отмечала, позвольте спросить?

Я пожимаю плечами.

– Новую жизнь.

Он запрокидывает голову и гогочет так, словно ничего смешнее ему в жизни не доводилось слышать. Я бросаю на него оторопевший взгляд, но не могу удержаться и не посмеяться с ним за компанию. Он мне нравится. Беру его за руку и отодвигаю рукав. Его часы заснули еще в полдень.

– Уже поздно, – говорит он, смахивая одинокую слезинку веселья. – А ты совсем соплями захлебываешься.

– Простыла, – огрызаюсь я.

– Ты хуже чем простынешь, если не пойдешь и не обсохнешь.

– Куда пойдешь?

Он кивает на «Эмбасси» – хостел через дорогу.

– Заведение приятное. И к тому же вполне дешевое. Он встает и помогает мне подняться на ноги.

– Потопали,значит?

Ничего не обещающим движением я пожимаю плечами, а он это воспринимает как «да». Через парк мы движемся молча. У ворот он останавливается и показывает на один из белых домов. Прямо над его головой льет свет полумесяц. У него восхитительный, почти ангельский

вид, и тут же на месте я понимаю, что сумею оправиться от своей болячки.

– Вон, – говорит он по-детски, точно это его собственный дом. – Вот «Эмбасси».

Белый каменный фасад, большая красная дверь и изображенный над нею знак – все они запечатлены в каком-то далеком воспоминании, которое мне никак не удается ухватить. Примыкающие один к другому дома вполне достойны принимать мафиози или барристеров, но «Эмбасси» кажется непринужденным и гостеприимным, навевающим образы усталых путешественников, собравшихся тесной компанией за столом и допоздна травящих байки. Секунду назад я была готова насладиться тем теплом и уютом, что способно подарить подобное место, но вдруг я ощущаю себя снова сильной.

– Слушай – у меня есть одно дело, – говорю я, понимая, что голос мой звучит очень виновато. – Спасибо, что спас меня, и прочее, но на самом деле мне, правда, нужно домой.

– – Те решать, – отвечает он. На лице его вспыхивает секундное разочарование. – Хош, я тебя провожу до автобуса или еще чего?

– Не – безопасно, как у тебя дома.

– То есть теперь ты врубилась, где находишься?

– Угу-угу. Центр красных фонарей, граница Токстифа. Где-то через час эти улицы будут запружены проститутками, сутенерами и крэковыми банчилами.

Он разевает рот. Я смеюсь над его выпученными глазами.

– Ну, спасибо за информацию о местности.

– И чтоб ты знал, сходить налево здесь стоит от пятнадцати до двадцати.

– Серьезно, что ли? Я вчера вечером платил десять с индийским массажем головы за бесплатно.

Я игриво приподнимаю бровь, и мы оба заливаемся самозабвенным смехом.

– Ладно, ты поосторожнее, Милли. Рад был познакомиться.

– Я тоже. И спасибо. За попить.

Неуклюже его приобнимаю и ухожу со смутными ощущениями страха, силы и решимости. Я иду в сторону Собора, который, подобно луне, стоит словно символ постоянства в изменчивом движении ночи. Какой сарказм в том, что здание, излучающее такую красоту и святость, стягивает к себе такой порок и разврат. Сколько туристов, что стекаются к нему стадами, отвернулись бы, узнав, что он служит маяком для шлюх и их клиентов? Если бы они узнали, что этот самый кладбищенский двор был импровизированным борделем, где самый драгоценный акт человеческого общения становится объектом эксплуатации и капитализации -сведенный к бессмысленному обмену жидкостью и наличностью.

Я прохожу всего несколько ярдов, когда меня поражает неожиданная мысль.

– Эй, – ору я, развернувшись. – Я тебе свое имя не говорила.

Его лицо расцвечивается широкой усмешкой.

Он хлопает по левому карману своего пальто и жестом подзывает меня. Я подлетаю и вытаскиваю свои банковские карточки и ключи. Смотрю на них, потом на него, оторопевшая.

– Ты мне показалась слишком красивая, чтоб тебя грабить, – говорит он.

Я одариваю его гигантской улыбкой, и она искренняя.