Но кому уподоблю род сей?
Шрифт:
Все сие не помешало Андрею Критскому сказать, что «Святитель Николай сиял,., как звезда утренняя.» А такое уподобление Николая кощунственно уже в силу того, что им Николай уравнивается со Христом, ибо сказано: «Я, Иисус... есмь... звезда светлая и утренняя.» (Отк 22:16). Конечно, Николай — звезда, но звезда блуждающая (ср. Иуд 13), одна из тех, о коих сказано: «звезды падут с неба.» (Мф 24:29; Мк 13:24).
Весьма символично, что Николай воссиял именно на первом Вселенском Соборе, закрепившем в церковном предании три описанных выше отречения, и составляющих суть Николаитского учения. Касательно же развратности его и нечистоты, то в главе о единстве мы сказали достаточно, чтобы не повторяться. Так что, как сказано, «Многие же будут первые последними.» (Мф 19:30;
В одной из первых глав мы обмолвились, что со времени принятия в начале четвертого века Миланского эдикта, узаконившего в Римской империи христианство, началось сложное для последнего время. После всего сказанного в настоящей главе пришла пора высказаться по этому поводу более определенно. Суть вопроса заключается в том, что до того времени христианская церковь находилась фактически вне закона, в подполье, в катакомбах. В те времена было просто-таки небезопасно объявлять себя христианином, приверженцем учения, с коим государство вело открытую войну. Официальное признание христианства в качестве государственной религии означало более чем крутой поворот, последствия и значение которого можно, однако, заметить и оценить лишь взглянув на значительный по протяженности отрезок времени, завершающийся только в середине VI века.
К определенному времени христианская церковь из гонимого за инакомыслие сама превратилась в гонителя всякого инакомыслия. Еще не пылали костры инквизиции на западе, и еще не сажали на кол на востоке, но первый звонок, предвещавший будущие аутодафе, прозвучал уже в IV веке, когда «братья-христиане» разграбили и уничтожили крупнейшую по тем временам Александрийскую библиотеку. Можно себе представить, как злобны были жившие там духи. И, если еще в третьем веке было опасно быть христианином, то со временем стало вовсе небезопасно не быть христианином. То есть, простите, небезопасно стало не быть Николаитом. Быть истинным христианином — всегда опасно.
Мы ни в коей мере не хотим брать на себя ответственность в суждении о том, полезны ли гонения на церковь для самой церкви, или свою миссию церковь сможет выполнять более плодотворно в мире с миром. Сие вообще не может являться предметом нашего обсуждения, дабы нам не впасть в соблазн кого-либо осудить. Сказав сие, мы должны обратить внимание читателя лишь на то, что на смену гонений для церкви пришли времена безопасности и «мира».
Читатель, вероятно, видит, что мы подвели его к черте, на которой ясным становится еще одно предсказание Павла: «Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно [сразу же] постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут.» (1 Фес 5:3). Надо ли пояснять, что и это, как многие уже рассмотренные в настоящей главе предвидения, совершенно однозначно связывается нами со временем закрепления известных трех отречений Никейским собором, потому сей собор и нужно считать собором Николаитов.
В качестве завершающего материала мы считаем уместным коснуться весьма больного вопроса — судьбы России. В этой связи отметим, что едва ли найдется такой русскоязычный читатель нашей книги, которому было бы незнакомо понятие «Святая Русь». Об этой идее написано столько, что нам вряд ли представляется возможность что-либо добавить, — настолько восхваляемо и превознесено то, что вкладывается в эти слова людьми, произносящими их. Мы, тем не менее, считаем уместным провести небольшой экскурс в. историю сей утопии, для чего воспользуемся помощью автора «Истории русской философии» отца Василия Зеньковского, ибо именно ему как нельзя более исчерпывающе удалось описать интересующий нас
Откроем его книгу: «С падением Византии в русском церковном сознании навязчиво стала утверждаться мысль, что отныне «богоизбранным» царством является русское царство. Уже после Флорентийской унии (1439) в русских церковных кругах окончательно утвердилось недоверие к грекам, пошедшим на эту унию; русская церковь стала сознавать себя единственной хранительницей истины Христовой в ее чистоте. К этому же как раз времени относится возникновение замечательной легенды о «Белом клобуке» , в которой утверждается избрание свыше русской Церкви для хранения истины Христовой. С особой силой стала утверждаться идея «странствующего царства»: первые два Рима (Рим и Константинополь) пали, где же третий, новый? Русская мысль твердо и уверенно признала третьим Римом Москву, ибо только в России и хранилась, по сознанию русских людей, в чистоте христианская вера. В связи же с прежними эсхатологическими идеями, к этому присоединялось положение: «четвертому Риму не быть», — т.е. русскому царству дано будет стоять до конца мира. Из этих историософских положении важно отметить идею особой миссии русского народа, русского царства. Как раз в XVI веке впервые выдвигается учение о «Святой Руси».»
Итак, в устах иных словосочетание «Святая Русь» превратилось едва ли не в синоним «Царства Небесного». Во всяком случае апологеты этой идеи серьезно считают, что ни одна другая часть света столь не близка к Царству Небесному, как Русь. Правда, критически мыслящий читатель может оказаться до некоторой степени смущенным тем обстоятельством, что, несмотря на столь лестную для России близость к Царствию Божию, именно Она — с луковичными ли куполами и малиновым звоном или же с красными звездами и песнями про пламенный мотор вместо сердца — всегда оставалась страшным для всего остального мира примером того, чего всеми силами надо стремиться избежать, ибо нигде и никогда человеческая жизнь не имела столь низкой цены, как в России.
Мы выделили слово «всегда», ибо устрашающую картину Россия являла собой и во времена монголо-татарского ига, и во времена опричнины Ивана Грозного, и во времена последовавшей смуты, и во времена великого реформатора Петра, и во времена наполеоновской войны, и во времена отмены крепостного права, а уж о XX веке просто неприлично даже и говорить. Среди этих времен были периоды, в которые никогда не ощущавшая конкуренции со стороны иных конфессий Русская Православная Церковь процветала, были периоды, как во времена Петра, относительного ограничения ее прав, были и периоды гонений, — ничего не менялось лишь в отношении ужаса и тьмы, пронизывавших сию «Святую Русь».
Возражать против такого положения было невозможно даже с позиций самой церкви, и с точки зрения богословских воззрений сему надо было дать хоть какое-то объяснение. И требуемое объяснение было дано. В соответствии с этой «концепцией», хотя правильнее назвать ее спекуляцией, измышлялось, что «Святая Русь» воистину, как ни одна другая часть света, близка к Царствию Божию, и благодать Святаго Духа достигает на Руси такой силы, что россиянам-православным должно быть просто жалко всех остальных жителей земли, лишенных такого дара. Однако, домысливалось далее, и диавол не дремлет, а посему устремляет наибольшие свои усилия, противодействуя Божией благодати, на Россию, туда, где и Дух Святый имеет наибольшую силу. Вот это-то влияние духа сатаны и вынуждена испытывать сия страна.
Такая «логика» оказалась столь блестящей, что не могла не заворожить одного из крупнейших в истории человечества палачей. Сей деятель с успехом продемонстрировал, что не напрасно протирал штаны на скамье духовной семинарии, ибо одной из самых замечательных его «идей» была «теория обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму», явившаяся просто слепком с церковного представления об усилении действия сатанинской силы по мере приближения к Царствию Божию. Однако, оставим в покое недоучившихся семинаристов и займемся церковным учением.