Но пасаран! Годы и люди
Шрифт:
Наконец-то он наступил — долгожданный день. В небе Мадрида — советские истребители!
Люди кричат, бросаются друг другу в объятия, плачут. Две старушки упали на колени посреди мостовой и замерли, подняв руки к небу.
— Виваа! Вива Руссиа! — эти крики подхвачены тысячами. Летят в воздух береты, солдаты потрясают винтовками в вытянутых руках, девушки машут мантильями.
— Вива лос чатос!.. — кто-то сразу окрестил эти самолеты словом «чатос» (курносые). То ли по внешнему виду действительно курносого истребителя И-16, то ли любовная кличка относилась к русским
А бой в воздухе разгорается, там все смешалось. С треском пулеметных очередей, как стрекозы, кружатся несколько десятков самолетов. Пикируют, петляют, взмывают вверх. Из этой гущи вывалилось уже восемь гитлеровских самолетов. Каждого из них провожают неистовые крики счастливых людей.
И я снова вспомнил старика крестьянина на толедской дороге, его властный голос, требовательный, суровый: «Помогите нам!» Может быть, он сейчас здесь, на одной из площадей вспоминает русского, сказавшего ему тогда, что помощь обязательно придет.
* * *
Утром 2 декабря я был в здании медицинского факультета в Университетском городке. Двор и окружающие улицы разрыты глубокими воронками — результат воздушной бомбардировки. Фашистский батальон пытался завладеть зданием медицинского факультета, но, понеся большие потери, отступил.
Республиканские части, несмотря на сильный огонь, продвинулись вперед и выбили фашистов. Бои идут за каждый дом. Стены зданий Университетского городка разворочены пулями.
Мимо забаррикадированных окон нужно проходить низко сгибаясь — над головами с оглушительным треском рвутся немецкие разрывные пули. Бойцы народной милиции не отходят от окон и на ураганный огонь фашистов отвечают огнем из винтовок и пулеметов. Среди бойцов несколько девушек.
Несколько захваченных домов Университетского городка дают повод генералу Франко кичливо утверждать, что его войска ведут бои в самом Мадриде. Судорожно ухватившись за эти дома, фашисты сосредоточили здесь наряду с живой силой артиллерию и танки. За последние три дня противник предпринял несколько сильных атак, но все они были отбиты.
В своей корреспонденции в «Известия» я сообщил, что во время боя в Университетском городке убит товарищ Ганс Баймлер, член ЦК Германской компартии, бывший депутат рейхстага. Он был организатором батальона Тельмана, состоявшего из немецких пролетариев. Первоначально батальон находился на арагонском фронте в районе Тардиенты.
Когда Мадрид оказался в опасности, Баймлер со своим батальоном прибыл на его защиту. Батальон сражался все время на передовых позициях, Ганс Баймлер всегда был в первых рядах бойцов. Фашистская пуля поразила его в самое сердце, и, падая, он воскликнул: «Рот фронт!»
* * *
Летчик лежал на красном бархатном диване, изредка закрывая глаза от боли. Вокруг него толпились офицеры, по очереди задавая ему вопросы на всех языках. Он не отвечает, и лицо его все бледнеет и бледнеет. Широкоплечий красавец гигант теряет силы.
— Вы немец? — спрашивают по-немецки.
— Вы итальянец? — спрашивают по-итальянски.
Раненого летчика привезли в военное министерство, еле отбив от бушующей толпы на бульваре
— Вы француз?
— Вы испанец? — кричат ему в ухо, но он молчит, закрыв глаза и стиснув от боли зубы. А может быть, может быть, это наш? И молчит, думая, что попал к противнику?
— Ты русский? — тихо спрашиваю я.
Он медленно открывает глаза.
— Где я?.. — спрашивает он по-русски.
В санитарной карете везем с Кольцовым капитана Сергея Тархова в «Палас».
Его проносят в операционную.
Главный врач госпиталя профессор Гомесуйо, седой, с сухощавым аристократическим лицом, выйдя из операционной, неопределенно разводит руками:
— Одну пулю извлекли, другая осталась. Состояние тяжелое…
Здесь в «Паласе», навещая раненых друзей, я познакомился с испанской девушкой. Ей двадцать два года. Она окончила три курса медицинского факультета. Родители уехали в Валенсию. Она осталась в Мадриде. У нее огромные голубые глаза, светлые золотистые волосы выбиваются из-под белоснежной косынки. Ее жениха — летчика-лейтенанта — зверски убили фашисты под Кордовой. На подбитом самолете он, раненый, приземлил машину в расположении врага. Когда до девушки дошла весть о гибели друга, она уже была на фронте.
Зовут ее Люс — свет.
Весь коридор второго этажа, заполненный тяжелоранеными, — ее владения. Из всех дверей несется зов:
— Люс!..
Когда она заходит в комнату, в глазах раненых зажигается огонек радости, надежды. Она нагибается над кроватью, прижимается нежной девичьей щекой к обросшему восковому лицу. Что-то нежно шепчет на ухо, звонко смеется.
Спит она не больше двух часов в сутки, и то сидя на стуле и склонив голову на подушку, рядом с мечущимся в бреду раненым.
Я как-то спросил ее:
— Если фашисты войдут в Мадрид, ты уедешь в Валенсию?
Она с минуту смотрела на меня непонимающим взглядом, потом ответила:
— А мои раненые? — и, подумав, прибавила: — Фашисты не возьмут Мадрида.
Никому из раненых она никогда не отдавала предпочтения, но, когда привезли русского летчика, Люс как-то притихла. Она никого к нему не подпускала, перестала смеяться, сама проделывала все сложные медицинские процедуры, подолгу смотрела ему в глаза, угадывая каждое невысказанное желание, предупреждая каждый стон.
— Он будет жить, он должен жить, — шепчет она. — Он сражался за нас.
Все свободное время поочередно мы с Кольцовым проводим у постели Сергея Тархова.
— Не должен был я лезть на рожон, — слабым голосом говорит он. — Ну разве это серьезно: один против шести! Мальчишество. Надо было уйти в облака, и все тут… Что говорят мои ребята?
— Твои ребята гордятся своим командиром. Ты геройски дрался, сбил двух «хейнкелей». Товарищи привет тебе передают. Просили сказать, что вчера за день сбили восемь фашистов.