Но пасаран! Годы и люди
Шрифт:
Выхожу во двор, сажусь на ступеньки лестницы. В ночном небе возникает мерное гудение. Вот самолеты гудят уже над головой, вот нарастает жуткий вой падающих бомб и в соседнем квартале гремят разрывы, через несколько минут небо окрашивается розовым заревом.
Правофланговый советской журналистики
Из военного министерства я пошел пешком в ЦК Испанской компартии. Дом ЦК напоминал в эту ночь Смольный в канун штурма Зимнего. Отсюда шли отряды рабочих-коммунистов в Карабанчель и Каса дель Кампо. Отсюда тянулись нити руководства обороной к баррикадам и траншеям на окраинах Мадрида. В два часа ночи в комнате товарища Чэка,
— Давайте теперь не разлучаться, — сказал Кольцов, — машина ваша здесь?
— Ушла в Валенсию.
— И вы, сумасшедший, решились остаться тут без машины! — в сердитом его голосе я услышал ласковую теплоту. Как все-таки здорово, что я его встретил.
— Ладно, — сказал он. — мой «бьюик» здесь. Будем держаться друг за друга, разберемся в обстановке. Драпануть всегда успеем.
Где-то в душе оба мы верили, что Мадрид не откроет ворот фашистам.
* * *
Для меня воспоминания об Испании неразрывно связаны с именем Михаила Кольцова. Месяцами мы были неразлучны, и сколь неоценимым университетом боевой журналистики была для меня эта дружба. Что может быть нагляднее, эффективнее такой учебы — мы вместе находимся на событии, видим, слышим, а через несколько дней я прочитываю кольцовскую корреспонденцию в «Правде», восхищенно развожу руками, снова и снова убеждаясь, что волшебство его письма не только в высоком профессионализме — здесь, как говорится, «искра божия». Мудрая, острая и веселая искорка необъятного кольцовского таланта. Этому научиться нельзя. Можно только стремиться хоть отдаленно достичь высот кольцовского мастерства…
Меж строк «Испанского дневника» перед читателем возникает многогранный облик автора — вдумчивый летописец неповторимых событий, государственный деятель, бесстрашный солдат. Я в своей жизни еще много раз прочту эту книгу, снова и снова вспомню живого Кольцова. Вот мы с ним, переползая и перебегая, добираемся до передней цепи бойцов, проникших в ограду крепости Алькасар в Толедо; незабываем наш с Кольцовым полет над территорией мятежников в Астурию и Бильбао. Помню, на окраине Овиедо в окопе молодой боец во сне метался в жару, дрожа от холода. Михаил Ефимович укрыл его своим пальто. Сделал это он так, чтобы никто не заметил.
Ночью мы с Кольцовым шли вдоль набережной Хихона — портового города Астурии. Бушевал шторм. Волны Бискайского залива с яростью били о мол, ветер сбивал с ног. Город был погружен в темноту. Увидев полоску света в щели какой-то двери, мы шагнули через порог и оказались в зале небольшого кинотеатра. Шел фильм «Воскресенье», сработанный в Голливуде. Бородатый староста в поддевке подносил князю Нехлюдову хлеб-соль, тот по-испански благодарил: «Мучас грасиас». Милисьянос сидели, кутаясь в мокрые одеяла, держа меж ног винтовки. Посидев недолго в зале, мы снова вышли в беснующийся на пустынной набережной шторм. Кольцов, подняв воротник и намотав на шею шарф, усмехнулся: «Пойди разберись в этой чертовщине — Астурия, затемнение, Толстой, шторм, Нехлюдов, говорящий по-испански…»
В творческой биографии Кольцова немало было ярких страниц. Но, пожалуй, и для него — великого газетчика — Испания стала одной из самых ярких страниц жизни. А кольцовский «Испанский дневник», шагнувший с газетной полосы в большую литературу, стал произведением классической публицистики, ярко отразившим события, полные драматизма, человеческой доблести и поэтического пафоса. Кольцов любил Испанию, его любили и безгранично уважали солдаты интернациональных бригад, люди Испании, испанские коммунисты.
На проводе Москва
Утро 7 ноября 1936 года. Рассвет.
— Колумна лос агилос (колонна «орлы»), отстали от части. Там, в Карабанчеле, должен быть наш батальон.
— По-моему, не вы отстали от батальона, а батальон отстал от вас, он сражается, а вы поспешили к валенсианской дороге. Не так ли, орлы?
Орлы — молодые славные ребята — немного смущены, в моих словах, кажется, святая правда.
— Ну, пойдемте вместе.
Идем по Толедскому мосту, совершенно пустынному. Вчера тут было форменное столпотворение, тысячи людей с пожитками, сбивая друг друга с ног, бежали в город. Я здесь снял женщину, потерявшую своего ребенка. Она сквозь рыдания выкрикивала:
— Чикита миа! Девчоночка моя!..
Сейчас мертвая тишина, которая нарушается ружейной трескотней, гулким эхом проносятся по опустевшим кварталам отзвуки выстрелов и редких орудийных разрывов.
Идем, прижимаясь к стенам домов. Выстрелы все громче, ближе. Вот и вчерашняя баррикада. До нее осталось метров сто. Рвется посреди улицы снаряд. Мы шарахаемся в подворотню, отлежавшись, ползем дальше, добираемся до баррикады. Насколько здесь спокойнее, чем там, в центре Мадрида. Здесь все ясно. Знаешь, что фашисты — вот там, в сером трехэтажном доме. Но между нами — каменная баррикада. Гляжу на солдат, которые не отрывают взгляда от амбразур, не выпускают из рук пулемета. Кажется, сеньор Франко сегодня не попадет на Гран-виа. Сегодня на рассвете кто-то позвонил в военное министерство. К телефону подошел Миаха. Звонили из Хетафе. Фашистский офицер назвал Миаху старой вонючкой и сказал, что к полудню он со своими товарищами будет пить кофе в кафе на Пуэрто дель Соль.
Со стороны Толедского моста к баррикаде подкатывает республиканский броневик и начинает прямой наводкой бить по трехэтажному дому, методически, как гвозди, вбивая снаряды во все окна, по очереди.
Через пролом в стене перебрались в соседний дом с палисадником. Там бойцы залегли у бетонного основания забора, поставили пулемет. Отсюда они прекрасно видят большой пустырь и группу домов, в которых засели марокканцы и стреляют разрывными пулями — пули-хлопушки колотятся над нашими головами. Солдаты, увидев в моих руках кинокамеру, немедленно открывают ураганный огонь по фашистам. Каждый, выпустив обойму, поворачивается к аппарату, принимает картинную позу, поднимает кулак и кричит: «Вива эспанья!» Я умоляю не обращать на меня внимания, но поздно: внимание на нас уже обратил противник. Фашисты, решив, очевидно, что мы готовимся к атаке, начали поливать наш палисадничек ливнем ружейно-пулеметного огня. С большим трудом мы с Кольцовым выбрались отсюда, вернулись на баррикаду.
— Спасибо за доставленное удовольствие, — мрачно сказал Михаил Ефимович, отряхивая известковую пыль со своего плаща. — Давно я так не ползал на животе.
— Пойдемте, — сказал я.
— Ну вас к черту, дайте отдышаться, — сказал он, присев на мостовую и облокотившись спиной на стенку баррикады.
Гляжу на часы, рассчитываю разницу во времени… Вот сейчас над колоннами войск на Красной площади проносится команда «смирно»… В руках у солдат, присевших на корточки за нашей баррикадой, праздничный номер «Мундо обреро». богато иллюстрированный. Номер почти полностью посвящен Советскому Союзу. Москва, танки на Красной площади.