Но я люблю его
Шрифт:
Коннор шмыгает носом. Наверняка плачет. Даже если внешне кажется, что он в порядке, я знаю, что его душевные раны едва зарубцевались. И сегодня швы разошлись и кровоточат, сегодня он может сломаться.
– Я приеду к тебе, ты дождешься?
Тишина в ответ оглушает. Мне кажется, я его уже потеряла.
– Дождусь.
– Буду через десять минут.
И я кладу трубку, пока он не успел возразить, пока не передумал. Нахожу вчерашнюю одежду и надеваю ее, но не спешу открывать дверь, прислушиваюсь. Спальня мамы находится на другом конце коридора.
Она ничего не подозревает.
Я спускаюсь по лестнице и оставляю записку в блокнотике на холодильнике: «Ушла в школу пораньше. Готовлюсь к уроку по литературе».
Мама встанет в половине седьмого. Вся моя затея с запиской про подготовку к уроку шита белыми нитками, но мне все равно.
Она обо всем догадается, но не сможет ничего доказать. Иногда мне кажется, что ей проще поверить в очередную ложь, лишь бы не докапываться до истины и не признавать, что наши отношения далеки от идеала. Очень похоже на нее – прятать голову в песок.
Наша подъездная дорожка расположена на уклоне, и как только я снимаю с ручника, машина скатывается на проезжую часть. Тогда я завожу мотор и уезжаю.
В машине тихо. Я не включаю ни радио, ни печку – дрожу в тишине, проезжая под фонарями мимо темных домов. Интересно, чем заняты другие люди. Интересно, тепло ли им в безопасности своих кроватей, знают ли они о том, что происходит вокруг.
Наконец я на месте. Входная дверь в дом Коннора не заперта, и я крадусь в его комнату мимо родительской спальни.
Он лежит в своей кровати, по радио играет въедливая фортепианная мелодия. На мгновение я замираю у двери и смотрю на него. Какое-то время Коннор не двигается. Как будто спит. Но потом он шевелится и потирает глаза.
Только я подхожу и залезаю на кровать, как Коннор поворачивается ко мне, обнимает и зарывается лицом в волосы. Я протяжно выдыхаю, и напряжение покидает мое тело.
Мы не разговариваем. Просто засыпаем. Он нуждался в моем присутствии, чтобы расслабиться и заснуть.
А утром Коннор забудет об этой ночи. Завтра он проснется самим собой, мы предадим забвению весь этот разговор и просто будем вместе.
Я люблю Коннора и готова помогать ему снова и снова, пока это меняет его жизнь к лучшему.
Вместе мы непобедимы.
21 ноября
2 месяца, 22 дня
Дом Коннора сотрясает невыносимый грохот тяжелого рока. Приходится даже уши прикрыть, чтобы нормально дойти до нужной комнаты. Стоит только открыть дверь, как звук обрушивается на меня с удвоенной силой, вытесняя все мысли и чувства.
Коннор резко оборачивается ко мне, и я отшатываюсь, заметив вспышку ярости в его глазах. Но она вмиг затухает вместе с осознанием, что это пришла я.
Он притягивает меня к себе, чтобы я могла его услышать, и кричит сквозь музыку:
– О боже, прости, я думал, это отец. – Обнимает меня. – Я не хотел тебя напугать.
Я отстраняюсь, ощущая некий
Я жду его объяснений.
– У меня был длинный день. – Коннор плюхается в маленькое кресло, а я продолжаю стоять в дверном проеме. Меня заклинило на моменте нашей встречи, я прокручиваю в памяти его взгляд и ту неконтролируемую ярость, которая плескалась в его глазах. Это был не тот Коннор, которого я знаю. Это был кто-то другой, кого я никогда не видела раньше.
«Я бью вещи, а не людей». Так он сказал мне однажды. Но сегодня на какую-то секунду мне показалось, что он может ударить человека. Не меня. Но, возможно, своего отца.
– Хочешь об этом поговорить?
Коннор медленно и протяжно вздыхает.
– Не знаю. Ты уверена, что готова услышать правду? Я уже говорил тебе, что моя жизнь… это сплошной хаос.
Я захожу в комнату.
– Поделись со мной. Тебе станет легче.
На мгновение Коннор поджимает губы, сомневаясь, что я в состоянии с этим справиться. Но я справлюсь. Я знаю, что справлюсь. Только бы он позволил мне помочь.
– Отец взял любимые фотографии мамы и разорвал их.
– Зачем?
– Мама хотела на выходных проведать бабушку. Та вроде бы заболела. А он обвинил маму в том, что она им пренебрегает.
– Ох.
Я слишком часто отвечаю ему одним этим словом. Всегда только «ох». Почему я никогда не знаю, что сказать? Почему у меня нет нужных слов, которыми я смогу объяснить, доказать, что его отец больше ничего не значит?
Коннор складывает руки домиком, но затем нервно переплетает пальцы. Или же гневно? Я все еще не уверена.
– Он не имеет права так поступать. Отбирать и разрушать все. Это ее мать. И она пожилой человек. Если заболевание серьезное, бабушка может умереть, а он не разрешает с ней увидеться. – Голос Коннора становится тише. Думаю, гнев отступил.
Я подхожу к креслу, и мы почти соприкасаемся коленями.
– Ты прав. Это неправильно.
Коннор отвечает мне легкой печальной улыбкой, но не поднимает глаз.
– Я же говорил, что ты не готова к правде.
– Это не так. Я хочу знать о тебе все. Никаких секретов.
Коннор смотрит на свои руки и кивает. Я замечаю его облегчение, радость от того, что я не развернулась и не выбежала за дверь.
– Мой отец отбирает у людей все. Он жаждет всего. Если он не способен стать счастливым, то и тебе тоже нельзя. Он проделывал это со мной множество раз. Ты находишь нечто ценное для себя, что делает тебя счастливым, а он без колебаний это уничтожает.
Наконец Коннор обращает на меня свой взгляд, и я понимаю, что в нем отражается не гнев или ярость, а печаль. Потянув за шлевку на джинсах, он сажает меня к себе на колени и обнимает за талию. Я уютно устраиваюсь, прижимаясь боком к его груди. Чувствую тепло его тела и горячее дыхание на шее.