Но я люблю его
Шрифт:
Пустые мечты. Даже если у нас с Коннором все будет хорошо и она чудесным образом его примет, я не забуду сказанных ею слов. Они стоят между нами словно стена, их уже не забрать назад.
Но я все равно пеку торт, иначе это будет выглядеть так, будто я игнорирую папу, притворяюсь, будто его никогда не было. А мама и так прекрасно справляется с этим за двоих.
Она возвращается с работы в шесть, проходит мимо кухни, но поворачивает обратно, заметив меня на стуле рядом с тортом.
– Привет, – произношу я. – В этом году немецкий
В ответ мама лишь молча смотрит на торт. Непонятно, о чем она думает: обрадовалась, растрогалась или просто разозлилась из-за того, что я посмела его испечь после всех наших ссор.
Иногда мне кажется, я могла бы подойти к ней и прямо в лицо сказать, что люблю ее, просто чтобы узнать, ответит ли она тем же.
Месяц назад я стояла в коридоре возле ее комнаты. И мне действительно очень хотелось это сделать. Я уже проиграла сцену в голове. Но, сколько бы раз я ни приближалась к ее двери, так и не смогла заставить себя прикоснуться к медной дверной ручке. Было слишком много споров, сказано слишком много резких слов, чтобы теперь говорить такое.
Поэтому громоздкая стена так и осталась между нами.
– Спасибо, – тихо говорит она. – Это очень мило с твоей стороны.
И тут, к моему большому удивлению, мама пересекает кухню и неуклюже обнимает меня, потому что я так и сижу на стуле.
Но она не отпускает, просто держит в своих объятиях. Поэтому я встаю и обнимаю ее в ответ, и она сжимает меня все крепче и крепче. Долгое время никто из нас не произносит ни слова, и начинает казаться, будто этот миг превращается в вечность.
Как же сложно. Тишина так давит, что совершенно невозможно произнести эти три слова, хотя сейчас, похоже, самое подходящее время. Но слова застряли в горле. Они не выходят.
Мама шмыгает носом и отстраняется.
– Можешь поставить его в холодильник? Я хочу принять ванну. – Ее голос звучит сдавленно и хрипло.
И не успеваю я собраться с ответом, как она уже поднимается по лестнице
Что это было?
7 февраля
5 месяцев, 8 дней
Сегодня Коннор вышел на новую работу, и у меня освободилось время для себя.
Последние несколько месяцев мы провели неразлучно, и теперь я ума не приложу, что с собой делать. В моем распоряжении время, уединенность и тишина.
У мамы появились какие-то дела в Сиэтле, почти в трех часах езды отсюда, так что я торчу в своей комнате, лежа на плюшевом ковре и глядя на светящиеся звезды, которые давным-давно прилепила на потолок. Сложно представить, кем я была тогда. Когда все мое внимание занимали наклейки и раскраски.
Мне нравится моя комната. Это мой личный рай. Хоть дверь и напоминает хлипкую картонку, я чувствую себя здесь как в неодолимой крепости.
Когда звонит домашний телефон, я не сразу реагирую на него, поскольку давно не слышала этот смешной
Я встаю и поднимаю трубку, полагая, что это Коннор. Интересно, как проходит его первый рабочий день?
Но это не он.
Это Эбби.
– Энн?
Замираю. Ее голос такой знакомый и такой… одновременно чужой.
– П-привет, – бормочу я.
– Не верится, что ты ответила на звонок.
– Ага. Я сегодня дома.
– Хочешь погулять?
Ее вопрос надолго повисает в воздухе. Я слышу только жужжание. Наверное, она уже повесила трубку.
– Да, – наконец отвечаю я. И это правда.
– Буду у тебя через двадцать минут.
И она отключается, пока я не успела передумать.
Двадцать минут спустя мы мчимся по дороге в ее желтом «мустанге». Мы с Эбби всегда фанатели от Кристины Агилеры, хоть теперь она уже не очень и слушать ее немного стремно. Но нам нравится классическая Кристина времен «Genie in a Bottle». Мы на пределе легких подпеваем ей под свист ветра – в машине опущены окна, хоть на дворе холодный февральский день, а от морозного воздуха спутываются волосы и хрипнет голос.
Свобода. Вот что я чувствую сегодня. Только ее я и ощущаю сейчас.
Приехав в «Ред Робин»», мы заказываем дорогущие фруктовые напитки и огромные корзиночки с картошкой фри и бургерами.
Будем есть, пока не лопнем.
– Слышала, Джен Николс встречается с Майком Фенсером? – Эбби протягивает мне солонку с приправами, я посыпаю картошку и возвращаю ту назад.
– Фу-у!
– Знаю. – Она улыбается, ее глаза блестят. Эбби всегда любила посплетничать, а нам давно не выпадало случая потрепаться. – Он какой-то мерзкий и потный. – Она высовывает язык от одной мысли о поцелуях с Майком Фенсером, словно это самая отвратительная вещь, которую только можно представить.
– И такой бугай, – добавляю я, выпятив грудь и расправив плечи. – У него даже нет шеи. Подбородок сразу переходят в грудь.
Глаза Эбби загораются, и она разражается своим удивительным, громким и неповторимым смехом.
– А она такая маленькая. Можешь представить их… – Эбби сопровождает свои слова покачиванием бедер.
– Фу-у! – повторяю я, имитируя рвотные позывы.
Эбби откусывает бургер, но что-то из начинки выпадает в корзинку. Нисколько не смущаясь, она собирает все и отправляет в рот.
– Наверное, у них все закрутилось на зимнем балу.
Зимний бал. Я пытаюсь оградиться от жалящего влияния этих двух слов, но тщетно, укол горечи ранит меня при мысли об изумрудном платье в шкафу, которое никто так и не увидел. Я кладу бургер обратно в корзинку, потому что еда вдруг встает комом в горле, и медленно потягиваю клубничный лимонад, но он уже не кажется таким вкусным, каким был три минуты назад.