No44, Таинственный незнакомец
Шрифт:
— Очень хочу, Сорок четвертый, научи.
— Хорошо. А вот и она, — произнес он голосом мага, и в то же мгновение передо мной стоял двойник мага, облаченный в его мантию и все прочее. Я тут же обернулся невидимкой: не хотел, чтоб кто-нибудь видел меня в компании проклятого колдуна, даже кошка.
В комнату понуро вошла очень красивая кошечка. Едва завидев колдуна, она взметнула хвост, выгнула спинку, зашипела и наверняка умчалась бы прочь, но я, пролетев у нее над головой, вовремя захлопнул дверь. Кошечка отступила в угол, не сводя с Сорок четвертого блестящих немигающих глаз.
— Это ты
— Какая разница? Ты сама навлекла на себя беду.
— Чем же я ее навлекла?
— Собиралась рассказать про Шварца и скомпрометировать свою молодую хозяйку.
— Лопни мои глаза, неправда!
— Не клянись попусту. Ты даже спать не ложилась, чтоб посплетничать. Мне все известно.
Кошка виновато потупилась. Она решила не спорить с магом. Подумав минуту-другую, спросила с неким подобием вздоха:
— Как ты думаешь, они будут хорошо со мной обращаться?
— Да.
— Ты это знаешь наверняка?
— Конечно, знаю.
Кошка снова задумалась.
— Лучше я буду кошкой, чем служанкой, — вздохнула она. — Служанка — рабыня. Улыбаешься, делаешь вид, что тебе весело, притворяешься счастливой, а тебя знай бранят за каждый пустяк, как фрау Штейн и ее дочка, к примеру, — насмехаются, оскорбляют, а какое у них на это право? Они мне жалованье не платят. Я никогда не была их рабыней; ненавистная жизнь, отвратительная жизнь! Кошке и то лучше живется. Так ты говоришь, все будут обходиться со мной хорошо?
— Я сказал — все.
— И фрау Штейн и ее дочь?
— И они тоже.
— Ты сам об этом позаботишься?
— Да, обещаю тебе.
— Тогда — благодарю. Они все тебя боятся, но большинство — ненавидит. Я и сама тебя ненавидела — раньше. Теперь-то я вижу, что ты совсем другой. Теперь мне кажется, что ты добрый; не знаю почему, но думаю, что ты добрый, хороший человек, и я тебе доверяю. Верю, что ты защитишь меня.
— Я сдержу обещание.
— Верю. Оставь меня в обличье кошки. У меня была горькая жизнь… Как они могли так грубо помыкать мной, эти Штейны, ведь я — бедная девчонка, ничего и никого в целом мире у меня нет, зла я им не делала… Да, я собиралась рассказать историю с двойником. И рассказала бы, из мести. Вся семейка говорила, что Шварц подкупил меня, вот я его и впустила, а это — ложь! Даже молодая хозяйка поверила в их ложь — я по глазам видела; она, правда, пыталась меня защитить, да потом прислушалась к наговору. Да, я хотела разболтать историю со Шварцем. Мне не терпелось посплетничать. Я была зла. А теперь я рада, что мне не удалось это сделать, потому что вся злость моя пропала. Кошки не помнят зла. Не превращай меня в служанку, оставь лучше кошкой. Вот только… После смерти христиане отправляются… Я знаю, куда они отправляются; кто в одно место, кто в другое. А кошки, как ты думаешь, куда отправляются кошки?
— Никуда. После смерти, разумеется.
— Тогда я останусь кошкой, не возвращай мне человеческого обличья. Можно мне съесть эти объедки?
— Конечно, ешь на здоровье.
— Наш ужин стоял на столе, но горничная испугалась чужой кошки и прогнала меня из комнаты, я так и осталась голодной. Еда удивительно вкусная, как она сюда попала? Ничего подобного в замке
— Колдовская.
— Я сразу угадала. А она безвредная?
— Совершенно безвредная.
— У тебя ее много?
— Сколько душе угодно — днем и ночью.
— Какая роскошь! Но ведь это не твое жилье?
— Нет, но я здесь часто бываю, и еда тут всегда найдется. Если хочешь, можешь кормиться в этой комнате.
— Слишком все хорошо складывается, трудно поверить.
— Можешь поверить. Приходи, когда захочешь, и мяукни возле двери.
— Как это мило… Да, теперь я понимаю, что едва избежала опасности.
— Какой опасности?
— Опасности не превратиться в кошку. Не было бы счастья, да несчастье помогло — ввалился этот пьяный дурак; не окажись я там… но я оказалась, и по гроб тебе благодарна. Еда — сказочная, ничего подобного не пробовала, сколько здесь живу, ей-богу. Спасибо, что ты разрешил мне приходить сюда подкормиться.
— Приходи, когда хочешь.
— В долгу не останусь. Раньше я мышей не ловила, но теперь чувствую в себе эту способность и буду стеречь от мышей ваше жилье. Теперь у меня на душе веселее: не так уж все плохо, а сюда я пришла унылая. Поселиться мне здесь можно? Как ты думаешь? Ты не возражаешь?
— Нисколько. Располагайся, как дома. У тебя будет своя кровать. Я об этом позабочусь.
— Вот удача! Никогда бы не подумала, что кошкам так сладко живется.
— У них есть свои преимущества.
— Ну, теперь можно держать хвост трубой. Пойду прогуляюсь, посмотрю, не шалят ли мыши. Aurevoir, большое спасибо за все, что ты для меня сделал. Я скоро вернусь, — и она удалилась, помахивая хвостом, что означало довольство.
— Ну вот, — сказал Сорок четвертый, — часть плана мы уже осуществили и не принесли горничной никакого вреда.
— Никакого, — согласился я, принимая свой обычный вид, — мы оказали ей услугу. И я на ее месте испытывал бы точно такие же чувства. Сорок четвертый, как это здорово — слушать кошачий язык и понимать каждое слово. А могу я научиться говорить по-кошачьи?
— Тебе и учиться не придется. Я вложу в тебя это умение.
— Прекрасно. Когда?
— Сейчас. Ты уже владеешь им. Говори: «Мальчишка стоял на пылающей палубе» [ Стихотворение Фелиции Химан «Касабьянка» было чрезвычайно популярно в Ганнибале в школьные годы Марка Твена . ] на котопульте или кото-плазме — словом, на кошачьем языке.
— Мальчишка… повтори, что я должен сказать.
— Это стихотворение. Оно еще не написано, но это прекрасное, волнующее стихотворение. Английское. Постой, я вложу его тебе в голову на кошачьем. Все… Ты его уже знаешь. Читай!
Я прочел стихотворение, не упустив ни единого «мяу»; оно действительно прекрасно звучит на этом языке — удивительно трогательно. Сорок четвертый сказал, что если бы это стихотворение продекламировать на заборе лунной ночью, люди прослезились бы, особенно их тронул бы квартет исполнителей. Я возгордился: не так уж часто Сорок четвертый баловал меня похвалой. Я был рад завести кошку, тем более сейчас, когда мог объясниться с ней по-кошачьи. И ей, конечно, будет хорошо у меня. Сорок четвертый согласился.