No44, Таинственный незнакомец

Твен Марк

— Поверь на слово, у тебя нет никаких оснований для страха. Даже под защитой моей доброй старой матушки Катрины ты бы не был в большей безопасности. Пей!

Я не мог устоять — не кларет, а настоящий нектар! Потягивал его с наслаждением, но страх и неловкость не проходили. Нет, мне не хотелось здесь оставаться: мало ли что случится? Я заявил, что ухожу. Сорок четвертый не собирался ложиться — его уже ждали дела, и он предложил мне свою кровать. Меня кинуло в дрожь при одной мысли об этом, и я нашел отговорку — своя постель привычнее, а мне надо хорошо отоспаться. Сорок четвертый вышел проводить

меня и несколько раз благодарил с самым серьезным видом за то, что я наведался к нему в гости; он великодушно не замечал ни моей бледности, ни дрожи и взял с меня слово, что я снова приду к нему нынче же ночью. В душе я решил, что скорей умру, нежели сдержу свое слово. На прощанье он дружески пожал мне руку, я с трясущимися коленками шагнул во мрак и тут же очутился в собственной постели — дверь комнаты закрыта, на столе мигает свечка и отрадный огонь полыхает в камине. Чудеса да и только! Как бы то ни было, я с наслаждением погрузился в сон; благородное вино слегка кружило голову, но последняя мысль, промелькнувшая в полузабытьи, отрезвила меня, как ушат холодной воды: а вдруг он подслушал мою мысль — скорей умру, нежели сдержу слово?

Глава VII

К своему удивлению, я поднялся бодрый, полный сил, когда меня разбудили на рассвете. Никакого похмелья!

Так это был сон, обрадовался я, хорошо бы он не вышел в руку!

Вскоре я увидел Сорок четвертого Он поднимался по лестнице с большой вязанкой дров.

— Придешь сегодня ночью? — спросил он с мольбой в голосе.

Я вздрогнул.

— Господи, так значит, это не сон?

— Нет, не сон. Жаль, если не придешь. Прекрасная была ночь, я тебе очень благодарен.

Сорок четвертый произнес это так трогательно, что сердце у меня дрогнуло, и сами собой вырвались слова:

— Приду, скорей умру, нежели отступлюсь от своего слова!

Сорок четвертый обрадовался, как ребенок.

— Та же фраза, но на сей раз мне она нравится больше, — молвил он и добавил, проявив предупредительность и деликатность: — В присутствии других обращайся со мной, как прежде. Ты навредишь себе, если станешь выказывать мне дружеское расположение на людях. А я все понимаю и не обижусь.

— Ты славный парень, — ответил я, — преклоняюсь перед тобой. Если б я родился храбрецом, я бы бросил вызов им всем, но увы! Я не из храброго десятка.

Его большие глаза широко открылись от изумления.

— За что ты коришь себя? — недоуменно спросил Сорок четвертый. — Не ты себя создал, в чем же твоя вина?

Какая глубокая здравая мысль! Мне она и в голову не приходила, более того — я не слышал ее от умудренных ученостью людей, они никогда не высказывали ничего и вполовину столь разумного и неопровержимого. Тем удивительнее было услышать подобную истину от мальчишки, да еще бездомного бродяги. Я был озадачен, но подавил в себе желание тут же обратиться к нему с вопросом, рассудив, что смогу и без разрешения обсудить с кем-нибудь это дело, если захочу. Сорок четвертый весело глянул мне в глаза.

— Не сможешь, как ни старайся, — сказал он.

— Чего я не смогу?

— Ты никому не расскажешь о том, что произошло прошлой ночью.

— Почему?

— Я этого не хочу. А против моей воли ничего не случится. Я намерен исподволь

посвящать тебя в различные тайны, и ты их сохранишь.

— Я, конечно, постараюсь.

— Попробуй нарушить мой запрет. Заметь, я не говорю: «Ты не должен разглашать тайну», я говорю: «Ты не сможешь».

— Тогда я и пробовать не стану. т ' ''"~ Весело насвистывая, подошел Эрнест и, увидев Сорок

четвертого, закричал:

— Эй, убирай дрова с дороги, ленивый попрошайка!

У меня едва не сорвалось с языка самое обидное ругательство, какое я знал, но что-то заставило меня сдержаться. «Может, Сорок четвертый не одобряет моего намерения?» — подумал я, подтрунивая над собой Сорок четвертый обернулся и бросил через плечо:

— Ты прав, не одобряю.

Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Я подумал: «Наверное, он прочел мои мысли о том, стоит ли рассказывать другим про то, что случилось прошлой ночью». И Сорок четвертый отозвался сверху:

— Прочел.

Завтрак близился к концу. За время трапезы мастер не произнес ни слова: похоже, что-то задумал. Обычно, когда у него на лице появлялось такое выражение, он взвешивал в уме важное и, возможно, рискованное решение и собирался с духом, чтобы высказать его и отстоять. Беседа не клеилась, всех разбирало любопытство, все ждали, что произойдет.

Сорок четвертый подбросил в огонь полено. Мастер окликнул юношу. Общее любопытство накалилось до предела, когда тот почтительно склонился перед хозяином.

— Сорок четвертый, я заметил… Кстати, я не ошибся, тебя и вправду так зовут?

Юноша кивнул и серьезно добавил:

— Новая Серия, 864 962.

— Не будем вдаваться в подробности, — проявил тактичность мастер, — это твое дело, и я полагаю, милосердия ради, нам не следует совать в него нос. Я вижу, ты проявляешь усердие и похвальное рвение в работе и за этот месяц вынес большие трудности с терпением, достойным подражания. Многое делает тебе честь, и я не знаю за тобой ничего дурного.

Сорок четвертый вежливо поклонился. Мастер взглянул на сидящих за столом, уловил недовольство на их лицах и продолжал:

— Ты заслужил дружбу, и не твоя вина, что в замке у тебя нет друзей — никого, кроме Катрины. Это несправедливо. Я сам буду тебе другом.

В глазах юноши вспыхнула радость. Мария и ее мать, вздернув головы, презрительно фыркнули. Остальные безмолвствовали.

— Ты достоин поощрения и ты его получишь! — заявил мастер. — Здесь и ныне я присваиваю тебе почетное звание подмастерья цеха печатников, самого высокого и благородного из всех ремесел, чье извечное предназначение — содействовать развитию и сохранению других ремесел.

Мастер поднялся и торжественно возложил руку на плечо юноше, как король, посвящающий в рыцари. Тут все печатники вскочили, взволнованные и оскорбленные, протестуя против поругания своей святыни; какого-то нищего бродягу без роду и племени допускали к вратам, открывающим доступ к благородным привилегиям и отличиям их свято чтимого великого цеха! Но мастер гневно заявил, что выгонит из дому любого, кто откроет рот, и приказал всем сесть; ворча и задыхаясь от злобы, печатники подчинились. Тогда и сам мастер опустился на стул и занялся новичком, удостоенным великой чести.