Нобелевская премия
Шрифт:
Ганс-Улоф смотрел на него с нарастающим чувством бессилия. Он что, теперь вообще не отвяжется? Чем дольше длился этот разговор, тем больше была опасность проговориться.
– Мне нечего на это сказать. Устав предписывает нам молчать обо всех внутренних процессах.
Журналист разглядывал его скептически.
– У меня такое чувство, что происходят какие-то странные вещи.
– В науке в расчёт идут факты, а не чувства.
Журналист задумчиво кивнул, а потом оглянулся, будто где-то поблизости могли лежать вспомогательные аргументы.
–
Ганс-Улоф решил закончить этот разговор.
– Мне надо идти, – сказал он. Журналист достал визитную карточку.
– Вот. На случай, если вам когда-нибудь все же захочется мне что-то рассказать.
– Нет, – отказался Ганс-Улоф от карточки. – Спасибо.
Мужчина сделал к нему шаг и, прежде чем он успел среагировать, просто сунул карточку в его нагрудный карман.
– На всякий случай, – ухмыльнулся он. – Никогда ведь не знаешь заранее.
Потом повернулся и зашагал прочь.
Ганс-Улоф смотрел ему вслед, пока тот снова не скрылся за дверью Нобелевского форума. Потом вынул карточку из кармана и посмотрел на неё.
Бенгт Нильсон, репортёр «Svenska Dagbladet». В карточке вместе с двумя электронными адресами значилось в общей сложности не менее шести телефонных номеров, что, как показывал опыт, означало, что в случае необходимости его не найти ни по одному из них.
Ганс-Улоф разорвал карточку на мелкие кусочки и выбросил в ближайшую урну. Потом пошёл к своей машине. Пора было ехать домой и готовиться к возвращению Кристины.
По дороге домой он накупил продуктов, не глядя на цены и не думая, что многое испортится ещё до того, как дойдёт очередь это есть. Главное, чтоб было всего вдоволь.
Добравшись до дома, он почувствовал почти облегчение, что Кристины ещё нет. Это давало ему время всё прибрать и кое-что приготовить, первым делом горячее какао, например. Кристина всегда пьёт какао, когда у неё плохи дела, а в том, что дела у неё будут не очень хороши после такой травмы, Ганс-Улоф не сомневался. Позднее они могли бы вместе приготовить пиццу. Кристина любит пиццу. Если бы от неё зависело, она бы ела пиццу каждый день.
Сегодня они долго не лягут спать. Будет вечер разговоров. Может, она сердита на него, что он не смог уберечь её от того, что случилось. Кто знает, что ей там говорили, что делали. Ему придётся многое ей объяснить.
Самое лучшее, если он ещё на один день отпросит её от школы и сам не пойдёт на работу. После такого кошмара они не смогут жить так, будто ничего не случилось. Хорошо бы предпринять что-то совместное, что дало бы ей возможность выговориться. Может, психотерапевт из него никудышный,
О дальнейшем он сам не хотел пока думать. Он всегда чувствовал себя уверенно в этом городе, в этой стране; то, что преступные силы проникли даже в полицию, потрясало его всякий раз, как он вспоминал об этом.
Может, ему придётся уволиться с работы. Может, только таким образом удастся избежать повторения этой ситуации в будущем году.
Но об этом он хотел подумать как-нибудь потом. Сейчас главное было подготовиться к приходу дочери.
Он выставил молоко, фруктовые соки и сласти, пересыпал новую упаковку какао-порошка в большую банку и разложил на противне витушки с корицей, чтобы потом разогреть в духовке. Он нарезал всё для пиццы – лук, паприку, грибы, помидоры, почистил салат, натёр сыр, и всё это положил в контейнеры для продуктов. Он купил сразу две упаковки замороженного теста; одну он выложил оттаивать, чтобы тесто подошло быстрее, если Кристина будет очень голодна. Он купил хлеб и пирожные, печенье, готовый пирог для выпекания, несметные количества колбас и сыров и всевозможные рыбные консервы.
Но вот, наконец, всё было прибрано, перебрано и лежало наготове, солнце уже зашло, а Кристина всё не возвращалась. Он сел в кресло, замер в неподвижности, гипнотизируя телефон. У него было такое чувство, что сердце его разорвётся в тот момент, когда аппарат зазвонит.
Около восьми он зазвонил, но сердце не разорвалось, и он поднял трубку.
– Добрый вечер, профессор. – Сиплый голос. – Я рад, что всё прошло так, как мы договорились. Мне даже сказали, что вы первым подняли руку за госпожу Эрнандес Круз. Мы вами очень довольны.
– Где моя дочь? – спросил Ганс-Улоф, заледенев внутри.
– С ней всё в порядке, не беспокойтесь.
– Почему она всё ещё не дома?
– А почему она должна быть дома?
– Мы же договорились, что вы её отпустите, если я проголосую за вашу кандидатку.
В ответном голосе появились железные, беспощадные нотки:
– Нет, боюсь, об этом мы не договаривались. Договаривались только о том, что с ней ничего не случится, если вы будете сотрудничать.
– Что? – с хрипом вырвалось у Ганса-Улофа. Он намеревался ничем не выдать свои чувства, но ему это не удалось.
– Но, профессор Андерсон, – укоризненно произнёс сиплый голос. – Войдите и вы в моё положение. Я знаю, что вы в высшей степени моральный человек, мужчина с принципами. Только ради того, чтобы сохранить свою безупречность, вы отвергли такую сумму денег, за которую другие совершили бы убийство. Что тут может сделать такой, как я? Ведь я тоже всего лишь выполняю свою работу. И по опыту знаю, что такие люди, как вы, – это просто чума для моего бизнеса. Труднее всего держать под контролем морального человека. Поэтому я пока не могу вернуть вам вашу дочь.