Нобелевская премия
Шрифт:
– Я имел в виду только… Боже мой, я даже думать не могу об этом. Гуннар, я прошу тебя! У Кристины каждый день на счету, каждый час. И ты не можешь действовать строго по предписаниям и по учебнику.
Сама мысль о том, что возможен учебник по промышленному шпионажу, была настолько абсурдной, что я невольно рассмеялся.
– Его ещё кто-то должен написать, успокойся. А единственное предписание, какое я знаю, это не попадаться. Особенно мне. Если я остаток своих дней проведу в каталажке, то никому не смогу помочь, ни Кристине, ни
– Обо мне и речи нет.
– Для тебя я бы и не лез из кожи вон, если хочешь знать. – Подло было говорить такое, но мне от этого стало легче. – Я просто должен быть осторожным. В полиции наверняка есть люди, которым не по нутру, что я уже на воле, и которые только того и ждут, что я ошибусь, нарушу правила для поднадзорного или… – Тут я внезапно спохватился: – Чёрт! Какой у нас сегодня день? Среда?
– Да.
Я выудил свои часы. Без четверти одиннадцать.
– Через полчаса я должен быть, как штык, у моего надзорного куратора. А Фаландер, если трезв, то не в духе и опоздания не простит. Итак, перекладывай свои бумажки дальше, я позвоню, если будет что-то новое.
Я отключился и нырнул в свою одежду.
Сколько я его знаю – а знаю я его уже давно, – Пер Фаландер всегда был лучшим клиентом системы рюмочных. Чтобы чувствовать себя более-менее сносно, ему необходим был алкоголь в таких количествах, которые для другого могли стать смертельными. Но по-настоящему пьяным я его при этом никогда не видел. До такой кондиции, я думаю, он доходил только в уединении своей квартиры.
Естественно, его зарплаты социального работника для этого было слишком мало. Поэтому он вымогал деньги из своих подопечных и развил удивительную ловкость в том, чтобы это не выглядело вымогательством. Например, мне он никогда открыто не грозил, что подаст на меня плохие сведения и тем самым снова вернёт меня за решётку. Я не знаю также никого, с кем бы он так обошёлся. Однако мне всегда было ясно, что он мог это сделать и сделал бы, если бы я оказал какое-то сопротивление.
Но я и не собирался оказывать сопротивление. Мне было семнадцать, когда я столкнулся с ним впервые, и мир промышленного шпионажа, в который он меня ввёл, поначалу безмерно привлекал меня. И то, что он хочет огрести и свою долю, мне было ясно с самого начала.
И с другими поднадзорными он умел прийти к взаимопониманию, с выгодой используя их способности, однако возможности легального их использования предоставлял редко. По логике, Пер Фаландер в качестве куратора и помощника по устройству и адаптации бывших арестантов давал самую плохую статистику рецидива. Уже одно это должно было бы насторожить социальные службы; возможно, и настораживало – только не имело никаких последствий. Ибо система хоть и говорила много о заботе и поддержке, но на самом деле была равнодушна к судьбе очевидно бесполезных людей; она опекала и поддерживала только саму себя.
Я опоздал на четыре минуты, но он оставил это без комментариев. Его контора помещалась
– Никогда бы не подумал, что увижу тебя так скоро, – сказал Фаландер, извлекая из шкафа моё пухлое дело, и мы сели.
– «Скоро» – не совсем то слово, какое пришло бы мне в голову при мысли о шести годах, – ответил я.
– Да, верно. Я просто не подобрал другого.
Он изменился. Раньше он всегда завязывал волосы в конский хвост, и когда я видел его в последний раз, в хвосте появились первые седые прядки. За это время он совсем поседел и волосы стриг коротко, отчего парадоксальным образом казался даже моложе. У Фаландера была броская внешность, легко запоминающаяся, его узнал бы кто угодно. Неудивительно, что ему приходилось привлекать помощников; если бы он орудовал сам по себе, он провалил бы любую тайную операцию.
Мы выполнили все формальности. Он записал мой новый адрес, подшил листок в папку, поднял глаза, заметил мой выжидательный взгляд и махнул рукой.
– Забудь об этом. Я больше не работаю в этой отрасли.
Ясно. А луна сделана из сыра.
– Я тебе не верю.
– Дело твоё. – Он потянулся и подвигал плечами, снимая напряжение. – Хоть тебе и трудно это представить, но бывает, что люди приходят в себя и пытаются изменить свою жизнь. Изменить самих себя. Своё отношение ко всему.
– А что именно случилось? Тебе что, был голос свыше?
Фаландер устало помотал головой.
– Ничего особенного не случилось. Просто я одумался. Понял, какую поганую жизнь веду. И что сам в этом виноват. А когда приходишь к какому-то пониманию, это не остаётся без последствий, – он указал на новую мебель, от которой контора казалась вдвое просторнее, чем раньше. – Я уже почти два года не пью, если тебя это интересует.
Я поднял брови.
– Вот это действительно новость.
– Можешь не искать по этому поводу какую-нибудь судорожную шутку, я их уже все знаю. – Он достал другой регистратор, с красными корочками. – Лучше давай приступим к делу. Мы должны подыскать тебе работу. И на сей раз это будет кое-что легальное. – Он раскрыл регистратор. В нём было три или четыре листка, хотя места там хватило бы на сто двадцать, как подсказывал мне профессиональный опыт изучения ёмкости регистраторов.
– Не напрягайся, – отмахнулся я. – У тебя наверняка найдутся клиенты, которым этот гигантский выбор предложений окажется нужнее, чем мне.