Нобелевская премия

Эшбах Андреас

Проклятье. Я снова отключил компьютер и погрузился в себя, усевшись в кожаное кресло и уставившись на несколько семейных фотографий в рамочках на гладком полированном столе. Через некоторое время глухого размышления я почувствовал сильное желание шарахнуть одной из них о стену.

Значит, остаётся сейф. По крайней мере, я должен сделать попытку, раз уж я здесь.

Не питая особых надежд, я уселся в позе портного перед шкафом, в котором скрывался сейф. Когда выполняешь ответственное в умственном плане задание, важно следить за тем, чтобы тело принимало неутомительное положение, особенно в тех случаях, когда внимание ослаблено сомнениями. Дверца бронированного сейфа закрывалась заподлицо, её шарнирная сторона была дополнительно защищена, так

что не за что было зацепиться стамеской или другим взламывающим инструментом. Замок, к тому же, был электронный, с цифровой комбинацией. Со старым добрым стетоскопом тут нечего было делать. А ещё раз возвращаться сюда с тяжёлым снаряжением было рискованно, даже если бы мне удалось замести все следы. К тому же на данный момент у меня вообще не было этого тяжёлого снаряжения.

Я чуть не проглядел её. Если бы я не сидел на полу, у меня бы вообще не было шанса её обнаружить. И так-то мой взгляд лишь случайно упал на узенький краешек бумажки, которая лежала на сейфе сверху, в узкой щели под полкой шкафа.

В десятку. Я выудил эту бумажку, уже заранее догадываясь, что я нашёл. Догадка не обманула меня: то был код сейфа, записанный на оборотной стороне визитной карточки – должно быть, техника, который его монтировал.

В сейфе было множество бумаг, значение некоторых было не сразу понятно. Почему, например, доктор Рето Хунгербюль хранил в сейфе целую стопку счетов, списанных с его кредитной карты? То были почти сплошь счета за отель, всегда лишь на одну ночь, с промежутками примерно в две недели, всегда в Упсале. Что, тайная возлюбленная? Можно не сомневаться. Человек такого общественного положения просто обязан иметь любовницу. По-видимому, хорошенькую, молоденькую штучку, которая прельстилась его должностью и толстым бумажником. А для чего же ещё такое положение?

Другие папки содержали внутренние документы: аттестации сотрудников, некоторые с едкими комментариями, списки людей с указанием оклада, переписка с головным офисом в Базеле о бюджете и персонале. Это было уже интереснее. Я тщательнее просмотрел эти документы, но до того, чтоб напрямую внести в платёжную ведомость похитителей Кристины, они не дошли; все без исключения фамилии стояли и в официальном штатном расписании организации. Придётся рыть глубже.

Другая папка, из солидной зелёной кожи, содержала секретные послания головного офиса руководителю местного представительства. Ого! Я поправил висящий у меня на груди фонарик и углубился в увлекательное чтение.

Как и ожидалось, многие письма касались того обстоятельства, что одной из учёных концерна была присуждена в этом году Нобелевская премия по медицине. Это звучало так, будто это событие стало для «Рютлифарм» полной неожиданностью и будто никто даже отдалённо не рассчитывал на такой исход.

Ну, правильно. Я бы на их месте тоже делал такой вид.

Один лист, отличающийся по формату, описывал жизнь и деятельность доктора Эрнандес Круз и вполне мог быть задуман как шпаргалка для руководства филиала, которое добьётся пресс-конференции на тему Нобелевской премии. Правильно: второй листок такого же строения перечислял факты и даты самой Нобелевской премии. Среди прочего был подробно расписан и способ вручения.

Интересно, что и такие вещи были для чего-то нужны. Я в отдельную стопочку складывал те листы, которые собирался взять с собой для более подробного изучения. Ведь можно было сделать существенные выводы даже из того, что там упомянуто – а что нет!

Многие бумаги содержали только медицинские вопросы и вопросы стратегии фирмы – какие серии опытов какие успехи показали, какие новые медикаменты когда и как надо вводить на рынок, в каких странах приходится наталкиваться на трудности с органами здравоохранения и какие препараты показали побочные действия. Часть текстов была замечательно откровенной; там были точнейшим образом освещены успехи конкурентов, названы встречные меры, и нередко на документах предупреждающе значилось: «Эта информация предназначена не для общественности», –

хотя и без того на каждой странице в шапке стояла красная пометка секретности.

Я люблю читать подобные бумаги, особенно когда они предназначены не для меня.

Однако на вопрос, который занимает меня с момента внезапного появления в тюрьме Ганса-Улофа, эти внутренние циркуляры ответа не давали. А вопрос этот: что означает Нобелевская премия для «Рютлифарм»? Если не считать славы, чести и общего повышения рейтинга и биржевого курса – тех вещей, которым, естественно, радовалось бы любое фармацевтическое предприятие, – почему именно этаНобелевская премия и почему сейчас!Что за срочность такая, ради которой пришлось пойти на такие чрезвычайные меры? Ничто из того, что я читал, не давало ответа на эти вопросы.

Может, есть ещё более тайная информация, чем эти секретные циркуляры? От «секретно» до «совершенно секретно» возможны, в конце концов, несколько промежуточных ступеней. Я перебрал стопку документов и наткнулся на два конверта из плотного картона – судя по надписям, доставленные курьером из Базеля в Стокгольм – очень дорогой способ доставки – с требованием передать исключительно лично в руки адресату, по предъявлении удостоверения личности.

Я знал такого рода курьеров, даже сделал немало тщетных попыток подкупить хоть одного из них. Этот мой отрицательный опыт делал оба конверта вдвойне интересными.

Я открыл один и достал его содержимое – две скреплённые сшивки, листов по двадцать каждая. Рассмотрев их поближе, я невольно улыбнулся. Как оказалось, «Рютлифарм» пользовался услугами одного промышленного шпиона, чтобы выведать сведения о крупном конкуренте «Пфицер».

«Пфицер» – один из самых больших фармакологических концернов мира. После долгой, сытой жизни в безвестности, в стороне от публичной шумихи, фирма несколько лет назад попала под огни рампы благодаря скорее случайному изобретению первого действительно эффективного средства повышения потенции – виагры. Я пробежал текст глазами. Речь в нём шла об экспериментах с рядом новых медикаментов под кодовыми названиями от «Распутин-1» до «Распутин-92». Было перечислено немало побочных эффектов, некоторые из них кто-то подчеркнул красным и отметил на полях восклицательным знаком. Много места занимали результаты неврологических обследований, которые я понимал лишь наполовину. В этой области, должно быть, за последние шесть лет было сделано немало того, что прошло мимо меня.

Но бумаги я в любом случае возьму с собой. Я отложил их в стопку к уже отобранным. Пригодится для повышения образования.

Далее следовали несколько страниц мелкого печатного текста, которые, на первый взгляд, походили на оттиски из медицинского журнала. Со второго взгляда я узнал, что тексты всего лишь были так отформатированы; до публикации они явно ещё не дошли. Речь в них шла о каком-то феномене, названном СЮА: синдром ювенильной агрессии.

О таком я ещё не слышал, значит, и эти бумаги пойдут в стопку на вынос.

Кроме того, к немалому удивлению, я обнаружил ещё и дискету в конверте, на дискете было написано карандашом: «СЮА». Для чего кому-то в этом кабинете понадобилась дискета, если для неё нет даже дисковода? Загадочно – и тоже идёт в добычу.

Второй конверт оказался пустым.

Это меня озадачило. Я повертел конверт, посмотрел на дату. Судя по ней, письмо пришло в конце сентября, за добрых две недели до похищения Кристины. Если это не даёт повода для подозрений, то что тогда?

Я ещё раз удостоверился, что каждый лист бумаги из находившихся в сейфе уже прошёл через мои руки, и потом некоторое время взирал на весь этот хаос и раздумывал, что делать. Поскольку мне ничего так и не пришло в голову, я решил пока что упрятать имеющуюся добычу. Свернул копии и хотел засунуть их под куртку тренировочного костюма, куда я из мудрой предусмотрительности пристегнул булавками большую торбу для таких вещей.