Ночь без конца
Шрифт:
— А, — слегка улыбнулась в ответ Джоуди.
Но это, конечно, было уже немного позднее. До этого в палату заходил врач. Во внешности врача, напротив, не было ничего забавного или вальяжного. Он напомнил Джоуди мистера Грина, ее учителя обществоведения.
— Давайте осмотрим ваши повреждения, барышня, — произнес он угрюмо, переведя сердитый взгляд с диаграммы прямо ей в глаза.
Надо раздеваться. Папа услужливо удалился, проковыляв за ширму.
— Теперь посмотрим, — промолвил хмурый доктор, — что тут у нас. — Но затем вовсе не ограничился простым разглядыванием ее ран. Он начал пальпировать все тело: тыкал пальцем, щупал,
Едва захлопнулись двери за доктором, как вошел медбрат Гамбол, который оказался довольно привлекательным, хотя и напоминал Джоуди мистера Роджерса. Красивый и молодой. Этого оказалось достаточным, чтобы она покраснела до корней волос.
— О, не смущайся, милашка. Все это я уже видел, если ты понимаешь, что я имею в виду. Хотя ты сегодня и первый мой пациент, достаточно одного взгляда, чтобы сказать, что инженер из тебя неважный, — промолвил он.
— Кто? Инженер?
— Потому что ты такая безнадежная развалина.
Затем он взял в руки антисептик и бинты. Сначала он обработал ее раны спереди. Затем она перевернулась и подставила ему спину. Ноги он оставил напоследок.
Говорил он без умолку.
Джоуди почти ничего не помнила из сказанного, но запомнилось, что это было что-то веселое и довольно нескладное. Приятный парень, но чудак.
Среди всего прочего он сказал что-то вроде: «Следующий раз, когда попадешь в Грин-Бэй, не забудь надеть побольше щитков».
— Па, а что такое «грин-бэй»? — спросила она отца по дороге домой. Отец сидел за рулем, а она с Энди — на заднем сиденье.
— Город в штате Висконсин. Кажется, на озере Мичиган.
— Медбрат посоветовал мне надеть щитки, когда я туда поеду. Или что-то в этом роде.
Услышав это, папа оглянулся через плечо и улыбнулся.
— В старые добрые времена, когда я был мальчишкой, «Пэккеры» из Грин-Бэя под руководством Винса Ломбарди были лучшей футбольной командой в мире. Мне кажется, медбрат попытался сострить по поводу твоих обширных травм.
— Разве он не знает, что со мной произошло?
— Он знает только то, что ты убегала от преследователей. Это все, что мы ему рассказали о ваших приключениях.
— К тебе заходил парень, похожий на мистера Роджерса? — вмешался Энди.
— Угу. Приятный парень, правда?
— Угу. — Затем, словно сама мысль о том, что кто-то мог быть приятным, была для него невыносимой, Энди жалобно скривился. Джоуди обняла и прижала к себе плачущего мальчика.
Когда они подъезжали к дому, Энди уже спал. Стараясь не разбудить, отец осторожно взял его на руки и отнес в дом.
Сама Джоуди не собиралась ложиться отдыхать. Хотя она чувствовала смертельную усталость, больше всего ей хотелось переодеться в нормальную одежду, затем пойти к отцу и побыть с ним. Посидеть рядом и, быть может, что-то перекусить. Смотреть на него и чувствовать себя в полной безопасности.
Но, похоже, прилегла на кровать и закрыла глаза.
Затем, должно быть, уснула мертвецким сном.
Не удивительно, подумала она. Ведь прошлой ночью почти не спала.
Прошлая ночь. Коридор. Взгляд в спальню. Все те ублюдки. И море
Джоуди вскочила и метнулась с кровати с искаженным от страха лицом, скрипя зубами. Со ступней словно содрали кожу, но бинты и носки приглушали боль. В кроссовках «рибок» было бы легче, подумала она.
Роясь в шкафу, она вспомнила, что надевала их, когда шла к Ивлин.
Они были новенькие. Снежно-белые с розовыми шнурками, такие мягкие и уютные внутри. Так здорово пружинили при каждом шаге.
Пропали. Сгорели.
От осознания потери комок подступил к горлу.
«Глупо, — напомнила она себе. — Это всего лишь кроссовки».
Пришлось обувать мокасины. Выйдя из комнаты в коридор, Джоуди вспомнила, что лишилась и своих любимых носков с вышитым осликом Иа.
«Мой бедный Иа».
Это было последней каплей. Глаза защипало. Джоуди понимала, что рыдать по поводу потери носков глупо, но они были подарком, который выбирал сам папа, и они стали для нее олицетворением Иа, бедного меланхоличного друга Винни-Пуха, который всегда становился жертвой несправедливостей жизни. Он не мог не вызывать жалости. Его хотелось пожалеть и защитить.
Если бы она только надела вчера к Ивлин носки с Тигрой. Она бы не возражала — по крайней мере, сильно, — чтобы сгорел Тигра. Но бедный Иа…
Увидев спящего на диване в гостиной Энди, она забыла о носках. Он лежал под одеялом. Видно было только свернувшееся калачиком тело под одеялом и светло-коричневые волосы на затылке.
Он выглядел таким маленьким.
И таким одиноким.
«Но у него есть я, — возразила сама себе Джоуди. — Я спасла его. Одна. Он жив только благодаря мне».
И она поняла, что он больше не просто брат Ивлин, надоеда Энди. Уже потому, что она его спасла, он стал для нее чем-то гораздо большим.
«Как мой собственный брат». Такая мысль мелькнула у нее в голове, когда она смотрела на Энди. Брата у нее никогда не было, и она не знала, какие чувства можно испытывать к брату. Но идея о брате ей показалась надуманной. Что-то в ней было не так.
«Нет, он мне не как брат, а как мой ребенок».
Это уж совсем чудно. Но в этом была какая-то доля истины. Возможно, тут не было ничего общего с природным материнством, но она теперь настолько же была причиной жизни Энди, как если бы это она когда-то родила его.
Что бы теперь с ним ни случилось, хорошее или плохое, это произойдет только потому, что она вывела его из того дома прошлой ночью.
Как странно.
Странно, но приятно.
Джоуди подошла к спящему мальчику и нагнулась над ним. Он дышал почти неслышно, и она нежно погладила его по голове.
— Ты и я, приятель, — шепнула она.
— Тихо, не разбуди его, — послышался шепот за спиной.
Звук голоса в тишине заставил ее вздрогнуть, но это был добрый и вселяющий уверенность голос. Оглянувшись, она увидела в арке столовой отца. Уголок его губ был оттянут в сторону. Его обычная ухмылка, которая вовсе не была ухмылкой. Она вовсе не отражала его настроения — это было неизгладимое воспоминание о пуле 22-го калибра, проникшей в череп. К счастью, последствия были минимальные. Шрам прикрывали волосы. Однако, проходя сквозь мозг, она задела что-то, что отвечало за правую часть лица. И теперь, когда он был серьезен, казалось, что он ухмыляется. Когда же он был весел, лицо расплывалось в огромной кривой улыбке, отчего вид у него становился довольно глупый.