Ночь богов. Книга 2: Тропы незримых
Шрифт:
Одну лепешку она оставила и, разломив пополам, половину протянула Лютомеру. После всего пережитого обоих охватил волчий голод, захотелось скорее домой, в Варгу, где бойники уж наверное сварили кашу и сидят на бревнах вокруг кострища.
Но мысли обо всем увиденном не оставляли и сейчас. Оба хорошо понимали, что без помощи Радома они едва ли справились бы с тем жутким зверозмеем, которого сейчас не могли вспомнить без содрогания. При одной мысли о нем внутри продирал мороз и становилось пусто, будто все внутренности разом исчезли, а ты летишь в пропасть без надежды за что-то зацепиться. Лютава не хотела даже мысленно возвращаться в ту пещеру. Она понимала, что там они столкнулись
На другой день, отдохнув немного, Лютомер и Лютава вдвоем сходили к Просиму и рассказали ему обо всем.
– Вот отчего ко мне мои сынки во сне-то явились, – сообразил старик и вытер глаза рукавом. – Как разодрали вы того гада, то и душеньки, им погубленные, на волюшку выпорхнули и к дедам в Ирий устремились. Спасибо тебе, Велесович, спас ты сынков моих! – Старик вдруг повалился на колени и наклонил голову к самым башмакам Лютомера. – Прости, что за чудо-юдо тебя зловредное столько лет считал, а выходит, ты мне такую милость оказал, что сильнее и нельзя! Прости, старый я дурак!
И Просим опять заплакал, потому что не мог без слез вспоминать об этой «услуге» – ведь Лютомер сделал, что смог, только для мертвых, а живых сыновей ему не вернут и сами боги.
– Ну, будет тебе! – У Лютомера щемило сердце, и он не знал, как успокоить старика. – Ну-ка, припомни, старший у тебя когда пропал?
– На Купалу… гуляли, – с трудом выговорил Просим.
– Ну, слава чурам! В Ночь Богов умер, стало быть, назад ему дорога не заказана. Теперь жди, дед, правнуков жди! Освободилась его душа, может уже и возвращаться. Как родится у тебя первый правнук – может, это сам твой Упрямка и будет.
– Не дождусь. – Просим, взяв себя в руки, вытер глаза и вздохнул. Лютомер помог ему подняться и усадил на лавку. – Не доживу. У нас старшая, вон, Липушка, да ей восьмой год, замуж лет через восемь только. Не доживу.
– Ну, тоже не беда! – Лютомер улыбнулся. – Ты, главное, сам ухитрись в Ночь Богов помереть. И возродишься, может, сам в детях вашей Липки – в старшем Упрямка, в меньшом ты. Вот и будете еще с ним вместе тут по двору бегать!
Просим хмыкнул, представив, как голозадым мальцом снова носится вот по этому двору наперегонки с собственным старшим сыном, но тут же вздохнул.
Когда средний сын с женой вернулись, то немало удивились, застав у себя в гостях варгу-оборотня и его сестру, с которыми старый Просим беседовал как с лучшим другом.
– Вот она какого духа себе нашла! – говорил старик, когда успокоился и обдумал все услышанное. – Видно, это чудо страховидное было из тех старых выкормышей, что еще ее мать кормила. А потом ей передала, от того старого чуда и новые гаденыши завелись. Тогда она сама их стала кормить. Хорошо, поспели вы вовремя.
– Да уж, вовремя, – задумчиво соглашался Лютомер. – Но ты, старче, все-таки посматривай. В твоих угодьях ее лаз в Нижний мир, мало ли что объявится.
– Да уж теперь буду смотреть! У меня вон еще народу в семье! – Просим показал на молодуху, которая возилась в печной яме, и последнего сына, который с обоими старшими детьми сидел у стола. – Если чего почую – сразу скажу. Хоть сам приковыляю, а скажу.
– Ну, давай, дед! – Лютомер поднялся. – Надеюсь на тебя.
– Не сомневайся, – заверил его старик, и Лютомер серьезно кивнул. Хромой, немощный старик уже показал себя ценным союзником, и его решимость даже рядом с этой немощью не выглядела смешной.
И вот наконец пришли Спожинки[7] – праздник окончания жатвы. К последнему недожатому углу вышла бабка Темяна – старшая жрица Марены. В последнем снопе живет дух, называемый Хлебным Волком, и женщина, способная с ним договориться, носит в это время прозвище Хлебная Волчица. Пока она работала, молча, чтобы не спугнуть дух урожая, остальные жницы обошли ближние поля, вручную собирая колоски, уцелевшие от серпов и миновавшие лезвие косы. Все колоски несли Молигневе, – нарядно одетая, она сидела возле копны на расстеленном полотне и плела из них венок, перевивая его красной шелковой лентой и живыми васильками – Велес-травой.
Когда венок был готов и сноп дожат, Темяна возложила на Молигневу жатвенный венок. Впереди несли последний сноп – Отец Урожая. Следом шли все прочие женщины Ратиславля во главе со старшей волхвой и пели:
Возле святилища их ждали мужчины во главе с самим князем Вершиной. Встретив Молигневу, он взял ее за руку и торжественно повел в святилище, где уже несколько недель ждала своего священного супруга Мать Урожая – первый зажиночный сноп.
А на другой день никто не работал – пришел праздник Рожаниц, самый главный праздник в честь окончательно убранного урожая. С утра все население волости толпилось возле святилища перед воротами Ратиславля, разодетое по-праздничному. В этот день все были веселы по-особенному: ни в какой другой день в году люди не ощущают так полно свое благополучие, как в день, когда все зерно ссыпано в закрома, сено уложено в стога, следующий год обеспечен пищей, а впереди самое веселое и сытое время – посиделки, пирушки, свадьбы.
Каждый род принес огромный обрядовый каравай, испеченный дома из зерна нового урожая. Молигнева, в красном платье, с нарядным рогатым убором на голове, в венке из колосьев, перевитом красной лентой, статная, дородная, просто вылитая Макошь – благословила каждый каравай. Большак и большуха, возглавлявшие род, держали его вдвоем перед Молигневой на уровне глаз, а она спрашивала:
– Видите ли меня, дети мои?
– Не видим, матушка! – честно отвечали люди.
– Вот чтоб вам и весь год никого за хлебом не видеть! – желала старшая жрица. После этого каравай делился пополам, половина оставалась богам и на общую трапезу, половину забирали домой.