Ночь длиною в жизнь
Шрифт:
— Нет. Не знаю. Сначала я решил — ага, прекрасно, могло быть хуже. Да, Лив, конечно, Снайпер — громадная заноза в заднице, но он не сдается, и сейчас это кстати. Вся история с Рози древняя, как динозавры; девять человек из десяти в убойном похоронили бы это дело ниже плинтуса, моргнуть не успеешь, занялись бы делами, где есть хоть какая-то надежда раскрыть убийство. Снайпер так не поступит. Мне казалось, это хорошо.
— Но теперь…
— Теперь… Этот чертов питбуль вовсе не такой талантливый, каким себя возомнил, но если вцепится во что, то
Я прислонился к раковине, провел рукой по лицу и через пальцы глубоко вдохнул открытым ртом. Экологические лампы разгорелись, и кухня стала яркой, жужжащей и опасной.
— Лив, полиция считает, что Кевин убил Рози. Снайпер так думает, хотя вслух об этом пока не говорит. В общем, они заявят, что Кевин убил Рози и покончил с собой, когда испугался, что к нему подбираются.
Оливия покусывала кончики пальцев.
— Боже. Почему? Они что… С чего… Почему?
— Рози оставила записку — точнее, половину записки. Вторую половину обнаружили в кармане Кевина. Тот, кто вытолкнул Кевина из окна, мог подложить записку ему в карман, но Снайпер вцепился в удобное объяснение, лежащее на поверхности. Прекрасная двойная разгадка: дело закрыто, не нужно никаких допросов и ордеров, никакого суда и прочих милых штучек. Зачем усложнять жизнь?
Я оторвался от раковины и снова принялся вышагивать по кухне, продолжая объяснение:
— Он из убойного. Убойный — толпа долбаных кретинов, которые в состоянии увидеть только то, что разложено у них под носом; попроси их посмотреть хоть на дюйм в сторону — хоть раз в их чертовой жизни, — они растеряются. В спецоперациях они не выжили бы и полдня.
Оливия нервно подергала пепельно-золотистый локон.
— Я полагаю, что чаще всего простое объяснение — самое верное.
— Ага. Правильно. Именно. Согласен. Понимаешь, Лив, на этот раз все не так. На этот раз простое объяснение — чертова обманка.
Несколько мгновений Оливия молчала. Я уже задумался — не догадалась ли она, кто главное действующее лицо этого простого объяснения.
— Ты ведь с Кевином очень давно не виделся, — заговорила Оливия, тщательно подбирая слова. — Ты уверен, что…
— Да, да, да! Совершенно уверен. Последние дни я провел с ним. Он остался тем же парнем, которого я помню. Шевелюра погуще, добавил по паре дюймов во все стороны, но в целом — тот же самый, ошибиться невозможно. Я знаю все главное, что стоит о нем знать: он не был ни убийцей, ни самоубийцей.
— Ты пытался объяснить это Снайперу?
— Конечно, пытался. Как об стенку. Этого он не хотел слышать, а значит, не слышал.
— А если поговорить с его начальником? Он послушает?
— Нет, конечно. Ни в коем случае. Только все испорчу. Снайпер предупредил меня, чтобы я не путался под ногами, и будет следить, чтобы я не путался. Если я полезу через его голову и суну любопытный нос, да еще если пострадает его драгоценный процент раскрываемости, Кеннеди только сильнее упрется. Что мне делать, Лив? Что? Что делать?
Оливия
— Возможно, Фрэнк, лучшее, что можно сделать, — это отойти, хотя бы на время, — мягко сказала она. — Что бы ни говорили, Кевину уже ничего не повредит. А когда пыль осядет…
— Нет. Ни за что. Я не буду стоять и смотреть, как его превращают в козла отпущения только потому, что он умер и не может дать сдачи. Я, черт подери, дам сдачи за него.
— Папа? — тихо окликнула меня Холли.
Мы с Оливией подскочили до потолка. Холли, в ночнушке с Ханной Монтаной, стояла на пороге, держась за ручку двери и поджимая пальцы ног на холодных плитках пола.
— Иди спать, милая, — быстро сказала Оливия. — Маме и папе нужно поговорить.
— Ты сказал, кто-то умер. Кто?
Господи…
— Все в порядке, милая, — сказал я. — Просто человек, которого я знал.
Оливия подошла к дочке.
— Уже ночь. Иди спать, утром поговорим.
Она попыталась развернуть Холли к лестнице, но девочка вцепилась в дверную ручку и уперлась.
— Нет! Папа, кто умер?
— В постель. Немедленно. Завтра мы все…
— Нет! Я хочу знать!
Рано или поздно объяснять придется. Слава Богу, она уже знает про смерть: золотая рыбка, хомячок, дедушка Сары. Но как же это некстати!
— У твоей тети Джеки и у меня есть брат, — объяснил я — пусть будет по одному давно потерянному родственнику за раз. — Был. Он умер сегодня утром.
Холли уставилась на меня.
— Твой брат? — Ее голос чуть дрогнул. — Мой дядя?
— Да крошка, твой дядя.
— Который?
— Не из тех, которых ты знаешь. Это мамины братья. А это был твой дядя Кевин. Вы никогда не встречались, но наверняка подружились бы.
На секунду синие глаза расширились; личико Холли сморщилось, она откинула голову и завизжала диким криком, полным чистой муки.
— Мама, мама, мамочка!..
Визг перешел в бурные, жуткие рыдания, и Холли уткнулась лицом в живот Оливии, которая опустилась на колени и обхватила дочь руками, бормоча что-то утешительное.
— Почему она плачет? — растерянно спросил я. В последнее время мои мозги затормозились до скорости улитки. Перехватив быстрый взгляд Оливии — скрытый и виноватый, — я начал соображать, что дело нечисто. — Лив, почему она плачет?
— Потом объясню. Ш-ш-ш, милая, успокойся, все в порядке…
— Не-е-ет! Не в порядке!
Ребенок был прав.
— Нет, давай сейчас. Какого хрена она плачет?
Холли оторвала красное лицо от плеча Оливии.
— Дядя Кевин! — прокричала она. — Он показал мне «Супербратьев Марио» и хотел нас с тетей Джеки повести на представление!
Она пыталась еще что-то сказать, но все накрыла новая волна рыданий. Я грузно опустился на стул. Оливия прятала от меня глаза и качала Холли, поглаживая по голове. Я бы тоже не отказался, чтобы меня так утешили — и лучше, чтобы кто-нибудь с большущей грудью и облаком волос со всех сторон.