Ночь длиною в жизнь
Шрифт:
Па задвинул подушки дальше за спину — я даже не предложил помочь: от одной мысли, что наши лица окажутся вплотную, у меня по коже мурашки побежали. Трещина, похожая на гоночную машину, по-прежнему виднелась на потолке — я по утрам смотрел на нее, лежа в полудреме и прислушиваясь, как Кевин с Шаем дышат, ворочаются и бормочут во сне. Золотое свечение погасло; за окном небо над черными садами окрашивалось в глубокий синий цвет.
— Послушай, мне уже недолго осталось, — начал па.
— Это оставь для мамы. У нее лучше получается. — Ма стояла на пороге
— Она всех нас переживет, просто назло. А я вряд ли увижу следующее Рождество.
Он цедил слова, лежа на спине и прижав руку к груди, но что-то в его голосе подсказывало, что говорил он серьезно — хотя бы отчасти.
— И от чего ты собираешься умереть?
— Тебе-то что за дело? Перед тобой хоть заживо гори, ты не потушишь — моч ипожалеешь.
— Твоя правда. Знаешь, мне любопытно: неужели от идиотизма умирают?
— Спина все хуже, — сказал па. — Ног вообще не чувствую. Тут недавно два раза упал, пока трусы надевал утром; ноги подкашивались. Врач говорит, что к лету буду в инвалидном кресле.
— Хм, а он не говорил, что спине станет лучше, или хотя бы не будет хуже, если ты завяжешь с выпивкой?
Папино лицо перекосило от отвращения.
— Этот педик меня в гроб загонит! Нет чтобы оторваться от мамкиной титьки и попробовать настоящего пойла. Пара кружек никому не повредит.
— Ага, кружек пива, а не водки. Если выпивка тебе на пользу, то от чего ты умираешь?
— А зачем настоящему мужчине калекой жизнь доживать? Не хочу, чтобы меня заперли в доме престарелых, чтобы кто-то подтирал мне задницу, клал и вынимал из ванны; у меня нет времени на эту хрень. Если до этого дойдет, я сдохну.
Под жалостью к себе слышались серьезные нотки. Может быть, па переживал, что в доме престарелых нет мини-бара, но я был с ним согласен в широком смысле: смерть раньше подгузников.
— Каким образом?
— Есть мыслишка.
— Что-то я не пойму: от меня ты чего ждешь? Если сочувствия — уволь. А если помощи — наверное, уже очередь выстроилась.
— Ничего я от тебя не жду, хрен тупой. Заткнись на минуточку и послушай, я тебе важные вещи говорю. Или тебе звук своего голоса дороже?
Пожалуй, это был самый трогательный момент за долгие годы: в самой глубине души я верил, что па скажет хоть что-то стоящее. Он оставался моим отцом. В детстве я считал его самым лучшим в мире: самым умным — он знал все обо всем; самым сильным — он мог надавать даже Халку одной левой, а правой в это время качать бицепс с роялем вместо гантели; его улыбка превращала день в праздник. И сегодня вечером мне хотелось услышать перл отцовской мудрости.
— Слушаю, — сказал я.
Па, морщась, сел в кровати.
— Настоящий мужчина понимает, когда нужно оставить все как есть, — заявил он и внимательно посмотрел на меня, словно ждал какой-то реакции. Судя по всему, сказанным исчерпывались все премудрости, которые мне предназначались. Я готов был врезать себе по зубам за то,
— Здорово, — сказал я. — Огромное спасибо. Буду помнить об этом.
Уродливая рука протянулась и цепко ухватила меня за запястье. От прикосновения к папиной коже волосы встали дыбом.
— Ну-ка сядь и слушай меня: я в жизни натерпелся всякого дерьма и никогда не думал руки на себя наложить. Я не слабак, но как только на меня первый раз наденут подгузник, мне конец. Если победа не стоит усилий, нет смысла бороться. Нужно понимать — с чем бороться, а что оставить как есть.
— Ты мне вот что скажи, — попросил я. — С какого перепугу ты вдруг это несешь?
Как ни странно, папаша не стал увиливать. Он отпустил мое запястье и принялся разминать костяшки пальцев, глядя на руку, как на чужую.
— Знаешь, заставлять тебя я не могу и не собираюсь. Жаль, меня давным-давно не научили оставлять все как есть. Было бы лучше для всех: и для меня, и для моих близких.
— Потрясающе! — захохотал я. — Ты берешь на себя ответственность? Значит, ты точно умираешь.
— Издеваешься, да? Вы уже взрослые; раз решили пустить свою жизнь коту под хвост, то сами и виноваты.
— Тогда какого черта ты тут болтаешь?
— Как полвека назад пошло наперекосяк, так до сих пор и продолжается. Пора положить конец. Если бы у меня хватило ума много лет назад оставить все как есть, много изменилось бы. К лучшему.
— Ты про Тэсси О'Бирн?
— Тебя это не касается. И какая она тебе Тэсси? А вот твоей ма совершенно незачем постоянно разбивать сердце на пустом месте, понимаешь?
В его глазах, горящих голубым огнем, таились секреты, которых мне не разгадать. Па никогда прежде не волновало, что кто-то пострадает; в воздухе спальни скопилось нечто огромное и опасное.
— Не очень, — помедлив, ответил я.
— Тогда погоди, пока поймешь, а то натворишь глупостей. Я знаю своих сыновей; они вечно спешат. Я точно знаю, что ты приехал сюда по своим причинам. Держи их подальше от этого дома, пока не будешь чертовски уверен, что прав.
За дверью ма что-то рявкнула, послышался успокаивающий голос Джеки.
— Интересно, о чем ты думаешь, — сказал я.
— Я умираю и перед смертью пытаюсь хоть что-то исправить. Говорю тебе: оставь. Нам только от тебя неприятностей не хватало. Занимайся тем, чем занимался, и оставь нас в покое.
— Па… — растерянно начал я.
Он вдруг осунулся, лицо приобрело цвет мокрого картона.
— Меня тошнит от твоего вида, — прохрипел он. — Убирайся и скажи ма, пусть чаю несет — и покрепче, а не ту мочу, которой утром поила.
Спорить было бессмысленно. Хотелось одного: схватить Холли и дать с ней деру отсюда. Ма, конечно, желчью изойдет, что мы ужин пропустим, но я уже Шая завел, на неделю ему хватит. Похоже, я серьезно переоценил свой порог терпимости к семье. Я уже начал прикидывать, где лучше остановиться по пути к дому Лив — чтобы покормить Холли и смотреть на ее прекрасное личико, пока пульс не придет в норму.