Ночь Дон Жуана
Шрифт:
— Ну и как? — крикнул он Казанове.
Джакомо подошел к оркестровой яме и нагнулся.
— Джакомо Казанова, — представился он.
— Да, хорошо. Как вам?
— Простите, я вас плохо слышу.
— Подождите, я сейчас поднимусь.
Ну и? Ну и что? Ведь они даже не были знакомы. Моцарт не имел ни малейшего понятия, кто такой Джакомо Казанова. Они никогда раньше не встречались. Конечно, синьор Джакомо был наслышан об этом гении. Еще ребенком Моцарт покорил своими поразительными выступлениями все княжеские и королевские дворы Европы. Затем наступили годы
Моцарт поспешил на сцену. Как же быстро он шел! Нет, не шел, а бежал, даже скорее прыгал! Казанова поклонился и невольно отступил на шаг назад.
— Маэстро, я Джакомо Казанова, поклонник вашего таланта!
— Да, конечно. Но мне хотелось бы знать, понравилось ли вам?
Моцарт произносил слова очень быстро и был чем-то недоволен. Даже разговаривая с кем-нибудь, он не мог устоять на одном месте. Моцарт постоянно двигался: мял пальцы, переступал с ноги на ногу. Это тяжело было вынести. Почему Моцарт не подал Казанове руку? Почему он не поздоровался, не сказал пару вежливых слов?
— Я прошу вас, вы же, наверное, хоть что-то услышали за последние несколько минут! Или же музыка лишила вас дара речи?
Однако это уже неслыханно! Почему именно его, Джакомо Казанову, музыка должна была лишить дара речи?! Ему еще никто не говорил ничего подобного. Этот человек был невежей! Лоренцо не преувеличивал, когда упоминал о капризах Моцарта, но такое поведение превзошло наихудшие ожидания.
— Кое-что мне нравится, а кое-что — не очень.
— Что-то не нравится? Что именно?
— Выход донны Эльвиры! Он отвратителен. Нельзя издеваться над такой женщиной!
— Вы тоже так думаете? Я все время говорю об этом!
— Вы тоже об этом говорили?
— Да, я твержу об этом уже несколько недель. Отвратительно, ужасно! Но может, так нужно.
— Нужно? Я чего-то не понимаю.
— Кто-то должен преследовать Дон Жуана. Кто-то должен мстить ему.
— Кто-то — да, но не обязательно женщина. В опере достаточно мужчин: отцы, женихи. Это их задача.
— О, вам знаком сюжет! Вы даже знаете отдельные нюансы!
— Господин да Понте посвятил меня в суть своей работы и попросил совета.
— Ну и что вы ему посоветовали?
— Сначала я хотел сам посмотреть представление. Именно поэтому я здесь.
— Оно вас разочаровало?
— Вовсе нет, музыка превосходна. «La ci darem…» — в этом месте музыка настолько прекрасна, что текст не нужен вовсе.
— Вы так думаете?
— Музыка сама по себе красноречива и идет от самого сердца. Она так восхитительна, что текст даже мешает.
— Благодарю вас за ваши искренние слова. Вы даже не поверите, как мне приятно это слышать.
— О, я не очень смыслю в сочинении музыки, но прекрасно разбираюсь
— Продолжайте. Вы первый человек, который так откровенно говорит со мной.
— Первый человек? Но вы можете положиться на господина да Понте. Я уверен, что он помогает вам во всем.
— Господин да Понте? Вы серьезно так думаете?
Моцарт ухмыльнулся. Что бы это значило? Приглашал ли он Казанову говорить начистоту? Моцарт был прямолинейным человеком и не переносил лести. Однако нужно быть осторожным. Неизвестно, о чем он думал. Казанове следовало держать ухо востро и лишь слегка намекнуть в нужном направлении.
— Маэстро, позвольте мне говорить без обиняков. Важнее всего в опере образ Дон Жуана. От него зависит ее успех.
— И вам не нравится этот образ, как я понимаю?
— Он неживой, это всего лишь муляж! Нет такого мужчины, который думал бы только о том, как бы совершить насилие над женщиной. Вам хотелось бы познакомиться с таким человеком? Неужели вы уважали бы его или гордились бы тем, что знакомы с ним? Нет, ни в коем случае! Вы отворачиваетесь. Вы не хотите встретиться с этим человеком. Вот в чем основная ошибка! Подобный субъект не может быть в центре оперы!
— Что же вы предлагаете? Оперу о Дон Жуане без Дон Жуана? Вы поступили бы именно так?
— Я предлагаю оперу о Дон Жуане без такого Дон Жуана! Без этого призрака, уже давно вышедшего из моды. Если бы я был на месте да Понте… О, простите, я не хочу дурно отзываться о своем друге!
— Я прошу вас, не останавливайтесь, продолжайте!
— Меня это не касается.
— Но вы все правильно оцениваете и прекрасно разбираетесь в театре.
— Вы так думаете?
— Вы превосходны! Восхитительны! Я редко встречал людей, ничем не связанных с театром, но так прекрасно разбирающихся во всем.
— Я ничем не связан с театром?
— А разве нет?
— Нет, вернее, да. Конечно, я многим обязан театру. Чем бы я занимался, если бы не было театра? Мои родители были актерами. Я вырос в Венеции. Венеция сама по себе — огромный, прекрасный театр, большая опера, песня. Но давайте оставим это, я не хочу надоедать вам своими историями.
— Вы нисколько мне не надоедаете. Но прошу вас, ответьте еще на один вопрос: что бы вы сделали и как изменили бы нашего Дон Жуана?
— Я бы изменил его полностью, сделал более благородным. Он стал бы достойным уважения человеком и в то же время покорителем дамских сердец. Мужчиной, которого женщины преследуют не из мести, а по любви.
— По любви?
— Да, по любви и ни по какой иной причине.
— Но вы перевернули бы всю оперу с ног на голову!
— Ну и что?
— Ну и что.
Оба рассмеялись, словно радовались одному и тому же. К ним подошел да Понте. У него был вид победителя, как будто все должны ликовать, едва завидев его.
— Лоренцо, — сказал Моцарт, — синьор Казанова очарован твоим талантом, умением ненавязчиво подчеркнуть музыку с помощью слов. Он полагает, что отрывок «La ci darem.:.» прекрасен, восхитителен. Он говорит, что поражен такой блестящей простотой!