Ночь и день
Шрифт:
Вдруг миссис Хилбери дернула за шнурок так решительно, что даже Андерсон был вынужден послушаться. Экипаж остановился посередине Уайтхолла, напротив одного из высоких зданий, в котором располагались правительственные учреждения. В следующую минуту миссис Хилбери поднималась по ступенькам, а Ральф остался сидеть в карете, настолько возмущенный новой задержкой, что даже не стал гадать, что же понадобилось миссис Хилбери в Министерстве образования. Он уже хотел выйти из кареты и поймать такси, когда миссис Хилбери вернулась, беседуя с кем-то, кто держался позади нее и кого Ральф пока не мог рассмотреть.
– Там найдется место для всех нас, – говорила она. – Для всех! Там хватит места
Двое мужчин посмотрели друг на друга. Физиономия незадачливого попутчика Ральфа выражала мучительную неловкость и крайнюю степень уныния. Но миссис Хилбери ничего этого не видела – или не желала видеть. Она все говорила и говорила, обращаясь, как показалось молодым людям, к некоему собеседнику, витающему где-то над крышей кареты. Она рассказывала о Шекспире и о судьбах человечества, превозносила достоинства поэзии и принималась декламировать стихи, бросая их на середине. Главным достоинством этого занятия была самодостаточность, и миссис Хилбери продолжала беседовать сама с собой всю дорогу до Чейни-Уок.
– Вот мы и приехали! – воскликнула миссис Хилбери, выпархивая из экипажа у дверей дома.
И когда она, уже стоя на лестнице, обернулась к Родни и Денему, ее видимая беспечность и иронично-веселые нотки в голосе внушили обоим внезапные опасения: можно ли доверять судьбу подобному дипломату?
Родни замешкался на пороге и шепнул Денему:
– Вы входите, а я… – И он уже хотел сбежать, но тут дверь открылась, привычная обстановка дома успокоила его, и он поплелся внутрь вслед за остальными, а захлопнувшаяся за спиной дверь отрезала путь к отступлению.
Миссис Хилбери повела их в гостиную на втором этаже. В камине, как обычно, горел огонь, столики ломились от фарфора и серебра. В комнате никого не было.
– О, Кэтрин здесь нет, – сказала миссис Хилбери. – Наверное, она у себя в комнате. Думаю, у вас есть что сказать ей, мистер Денем. Вы найдете дорогу? – И широким жестом указала на потолок.
Она внезапно стала серьезной и собранной, истинной хозяйкой дома. Жест, которым она отпустила Ральфа, был исполнен достоинства, и он понял, что никогда его не забудет. Словно легким мановением руки она отдавала в его полное распоряжение все, чем владела. Он вышел из комнаты.
В доме Хилбери оказалось так много этажей, коридоров, закоулков и закрытых дверей, и все они были незнакомы Ральфу, который прежде бывал лишь в гостиной. Он поднялся на самый верх – дальше лестница кончалась – и постучался в первую попавшуюся дверь.
– Можно войти? – спросил он.
– Да, – послышалось из глубины комнаты.
Он увидел большое светлое окно, пустой стол и высокое зеркало. Кэтрин поднялась и замерла, держа в руке какие-то бумаги, которые медленно посыпались на пол, когда она разглядела своего гостя. Их объяснение было коротким. Слов почти не было, да и не нужны были они, слова. И словно наперекор всем бурным стихиям мира, упрямо пытающимся их разделить, они сидели, взявшись за руки, так близко, что даже Время, глянув на них с высоты, могло бы принять их за единое целое.
– Не двигайся! Не уходи, – попросила она, когда он потянулся поднять бумаги, выпавшие из ее руки.
Но он все же поднял их – и, повинуясь внезапному порыву, протянул ей вместо них собственный незаконченный трактат. Оба принялись молча читать сочинения друг друга.
Кэтрин вникала в его туманные образы, Ральф в меру своего разумения пытался разобраться в математических записях. Оба закончили читать тексты почти одновременно. Какое-то время они не знали, что сказать. Ральф первым нарушил молчание:
– Ты эти листы
Она залилась краской, однако не пыталась отвернуться или спрятать лицо и выглядела при этом беззащитной, словно лесная птичка, опустившаяся на руку Ральфа и складывающая крылья. Миг их объяснения был почти болезненным – настолько ярок оказался открывшийся свет истины. Теперь ей предстояло привыкнуть к тому, что кто-то еще разделит с ней ее одиночество. Ее смятение было вызвано отчасти стыдом, отчасти предчувствием величайшей радости. Она понимала, конечно, что со стороны все это выглядит крайне нелепо. Она подняла глаза – Ральф вполне мог отнестись к ее занятиям с улыбкой, но он смотрел на нее торжественно и серьезно, и она поняла, что не совершает ничего дурного, а, наоборот, обретает что-то – возможно, бесконечно много и, возможно даже, навсегда. Ее окутали мягкие волны блаженства. Но его взгляд просил дать ответ на еще один важный вопрос – сказать, нашла ли она что-то полезное для себя в его сумбурных записях. Она кивком головы указала на бумаги в своей руке.
– Мне нравятся твои точечки – как одуванчик, – задумчиво произнесла она.
Ральф в отчаянии чуть было не выхватил у нее записи, но увидел, что она с неподдельным интересом рассматривает дурацкие значки, которыми он отмечал самые бессвязные и трогательные моменты.
Он был уверен, что они никому ровно ничего не скажут, хотя для него в них была – сама Кэтрин, и все его мысли о ней, которые преследовали его с момента их первой встречи, когда в далекий воскресный день она разливала гостям чай в гостиной. Для него эта череда неровных окружностей с черной точкой посередине означала невидимое сияние, которое непостижимым образом окружает многое из того, что мы видим, смягчая шероховатости, так что некоторые улицы, книги и даже ситуации для него были словно окружены сияющим коконом, почти реальным и ощутимым. Улыбнется ли она? Или небрежно отложит этот крик его души в сторону, сочтя слишком нелепым и, может быть, даже неискренним? Или опять скажет с упреком, что он влюблен не в нее, а в ее вымышленный образ? Однако ей даже не пришло в голову, что этот корявый символ на полях как-то связан с ней. Она просто сказала, все так же задумчиво:
– Да, и я весь мир так же вижу.
Как обрадовался он, услышав это признание! Медленно и верно вставала на горизонте, над всей картиной жизни, эта нежная пламенеющая полоска, окрашивая воздух в пурпурные тона и сгущая тени, такие темные, что казалось – их можно раздвинуть и так и идти ощупью до бесконечности. И даже если открывшиеся каждому перспективы имели мало общего, обоих сближало предчувствие – будущее сулило им бескрайние просторы, таящие бесконечное разнообразие образов, чувств и всего, что им только предстоит открыть друг для друга, и в данный момент этого было достаточно, чтобы наполнить их сердца тихим счастьем. Однако их первые попытки объясниться довольно грубо прервали – послышался стук в дверь, и вошла служанка, которая загадочным шепотом сообщила, что мисс Хилбери хочет видеть некая леди, не пожелавшая назвать своего имени.
Кэтрин со вздохом поднялась, чтобы вернуться к своим обязанностям, Ральф последовал за ней. По пути вниз они оба молча гадали, кто эта неведомая леди. Ральф представил крохотную горбунью с кинжалом, который та готовится вонзить в сердце Кэтрин – такая фантастическая картина сейчас казалась ему реальнее любой другой, – и потому открыл дверь и вошел в столовую первым, чтобы принять удар на себя. Но тут же радостно воскликнул: «Кассандра!» Действительно, возле стола стояла Кассандра Отуэй, прижимая палец к губам и умоляя его говорить тише.