Ночь на хуторе близ Диканьки
Шрифт:
Резкий звук сей, разрывающий пространство, подобно тетиве татарского лука Чингисхана или самого Батыя, разорителя стольного Киева, был прекрасно знаком слуху молодого человека. Ещё с первых малолетних и босоногих шалостей своих по густым садам и речным отмелям условный свист козаков атамана Сирко верно служил двум приятелям. Позже они договорились использовать козачий посвист (к слову сказать, не получавшийся никогда у Николя) только в самых исключительных случаях, требующих немедленного решения, а также участия обеих сторон.
– Иду, иду, –
Тётушкины квохтанья глохли под напором нежнейшего украинского мата, где каждое слово в сравнении с русским звучало благостнее, мягче и лиричнее. Сравните сами: пидлота, сволота, дурень и милейшее слуху – пришелепкуватий!.. Не будем заморачиваться переводом, у родни это не принято, верно?
Поскольку дом Анны Матвеевны стоял ближе к окраине, быстроногому герою повествования нашего не требовалось так уж много времени, чтобы удрать за околицу. Тем более что так далеко бежать-то, по сути, и не требовалось – за плетнём уже переминался с правой на левую ногу его широкоплечий друг с чёрными усиками и стрижкой под горшок.
Если вдруг кто не в курсе, или не понял, или счёл это новогламурным собчаковским стилем, поясню: на голову обросшего волосами парубка (хлопца, парня, юноши, отрока) надевался самый натуральный глиняный горшок, и портняжными ножницами безжалостно обстригалось всё, что из-под него торчало. Пять минут, и всё готово, следующий!
Между прочим, именно так стриглись даже французские короли! Только горшок им на голову надевали золотой или серебряный. Хотя чаще бывало, что и ночной, но они же французы, им всё можно…
– Ох, я же весь заждавси, як дивчина на выданье.
– Вакула, вот не надо греческих страданий, а? Я прибежал так быстро, как смог.
– Та то-то вы не так уж шибко бегли. Могли б и швыдче.
– Да что случилось-то?
– Да у нас такое случилось. – Вакула изобразил нечто среднее между зубной и головной болью. – Мамо в хате заперлась, матюками лается, як собака, и мене не слухает. Як скажена!
– Можно подумать, это с ней в первый раз. – Николя приобнял друга за крутые плечи. – Но ведь ты меня не за этим позвал. Давай выкладывай, в чём проблема?
– Чёрта я бачив.
– Где? – сразу заинтересовался молодой человек, прекрасно знающий, что галлюцинациями кузнец не страдает и до зелёных чёртиков не пьёт.
К тому же после того как они оба могли засвидетельствовать парад мелких бесов в заброшенной церкви, то и предположение о том, что в окрестностях Диканьки можно встретить всамделишного чёрта, даже с научной точки зрения выглядело абсолютно логичным.
Николя вспомнил свой недавний рисунок и подумал, что для его литературного повествования портрет чёрта был бы очень даже кстати. Он, разумеется, отдавал себе отчёт,
Но суть не в этом, а в том, что господину начинающему писателю до икоты вдруг захотелось заполучить себе в рукопись собственного чёрта…
– Я говорю: где ты его видел?
– Дак я зараз и талдычу вам, – щёки Вакулы полыхнули смущённо-гневным румянцем, – у своей же хате!
– Ого! Давай в подробностях.
Кузнец скорбно кивнул, остановил друга за старым тополем, воровато зыркнул по сторонам, не видать ли где пана головы, волостного писаря иль самого заседателя, а убедившись, что каждый из них, слава тебе господи, занят своим делом, перекрестясь, пустился рассказывать необыкновенную историю.
Когда ранним утром приятели разошлись каждый своей дорогой, Вакула, естественно, отправился к себе домой. Правда, сначала он заскочил в кузницу, оставив там мешок с инструментами, и только потом, помолясь стоящей в уголке иконке Николая-угодника, направился к дому. Столь ранним утром никого, кроме двух-трёх брехливых псов, по пути он не встретил, две сплетничающие старухи у колодца также не выразили желания к общению, потому их тоже не стоило брать в расчёт, а дверь в родную хату вдруг оказалась заперта изнутри. Не сказать бы, что Вакула сильно удивился, просто постучал:
– Мамо, отворите. То я!
Внутри дома началась какая-то беготня, суета, шум, но двери отворить никто не поторопился. Постучав ещё пару раз, осторожно, с чётким пониманием того, что в случае чего чинить дверь, выломанную с косяком, придётся ему же, кузнец решил постучать в оконце.
И каково же было его изумление, когда, прилипнув носом к стеклу, узрел он чертячью морду, любующуюся на него изнутри хаты! От шока и удивления Вакула отпрянул, зажмурился, перекрестился, быстро прочёл «Отче наш», а когда, вновь открыв глаза, собирался уже кулаком пудовым своим дать врагу рода человеческого в пятак, чёрт уже исчез.
Вместо него в оконце мелькнуло заспанное лицо прекраснейшей Солохи, поправляющей платочек на голове и даже не глядящей в сторону собственного сына. Бедный парень попытался привлечь её внимание стуком, поскрёбыванием, размахиванием руками, криком и топаньем ногами, но Солоха, в упор не замечая реальности за окном, кого-то лаяла в хате, торопливо носясь взад-вперёд, зевая и матюкаясь, судя по артикуляции губ.
Нет, такого учёного слова, как «артикуляция», простой кузнец, разумеется, не знал, он и слово «пропорция» учил не один год, в результате вставляя его к месту и не к месту. Но тем не менее Николя всё понял правильно, сомнений в словах приятеля (как и в его адекватности) не проявил, но один каверзный вопрос всё ж таки задал: