Ночь на кордоне
Шрифт:
Встал вопрос: идти или не идти мне в училище? Конечно, после такого, хоть и пустякового, ранения мне следовало бы с недельку отлежаться в постели, но посоветовавшись с тёткой, мы решили, что в училище мне идти необходимо моё отсутствие в такой момент могло вызвать подозрение.
Я взял свои книжки, показавшиеся невероятно тяжёлыми, и, опираясь на палку, потихоньку поплёлся в реальное на второй урок.
Я уже завернул за угол и стал приближаться к училищу, как вдруг увидел шедшего навстречу Ваську Блинова, с которым я когда-то менялся местами. Он шёл без книжек, пальто
— Куда это ты бредёшь? — спросил я.
Васька поднял голову и с удивлением уставился на меня, словно увидел впервые.
— Иду домой… — неопределенно ответил он.
— А что ты такой невеселый? Выгнали?
Васька взглянул в сторону училища и безнадежно махнул рукой.
— Директор за матерью послал… Пришли два полицейских и сказали, что вчера кто-то из мальчишек украл у них наган. Директор привёл их в класс, и они давай шарить по нас глазами. А я полез под парту — ручка упала. Ну они и решили, что я прячусь. Ты, говорят, украл. А я не крал… Пусть кого хотят спросят. Мы вчера с матерью весь вечер кукурузу мололи. Люди видели…
— Ну, так чего же ты боишься? Не крал — значит, не крал. Ничего и не будет.
— Да, не будет… А как докажешь? За наган ведь знаешь, что могут сделать?
— Что?
— Расстреляют, вот что. Заберут, посадят в подвал, а потом отведут в рощу, и до свидания.
— А какие они, полицейские?
— Обыкновенные.
— Ну, какие они на вид, какие из себя? — допытывался я.
— Один толстый, губатый, а другой высокий, в галифе, глаза, как у жабы, выпученные…
От Васькиного рассказа у меня по спине поползли мурашки. На лбу выступил холодный пот. Я понял, что идти в училище для меня всё равно, что самому голову в петлю совать. Поэтому, как только Васька пошёл, я сейчас же свернул в переулок и быстро зашагал к центру города.
Спустившись к реке, я спрятался под мостом и стал думать, что делать. Я знал, что сейчас Васька приведёт мать, она подтвердит, что вчера он никуда не ходил, и полицейские пойдут за мной. При этой мысли меня стало знобить, и я засунул руки в рукава тёткиного пиджака.
Так сидел я и час и два, глядя на чистую осеннюю воду и не зная, на что решиться. Потом решился: будь что будет — и пошёл домой.
Ноги казались тяжёлыми, и я еле переставлял их. У меня было такое чувство, будто полицейские уже сидят у нас дома и ждут меня. Даже не увидев на чисто вымытых ступеньках крыльца никаких следов, я не успокоился. Достав из-под порожка ключ, куда мы его обычно прятали, я отпёр дверь и с опаской шагнул в тёмный коридор. Почему-то казалось, что меня сейчас обязательно схватит кто-нибудь за горло.
Скрипя половицами, прошёл в пустую комнату, заглянул под кровать, на печь, в чулан — нигде никого. Облегчённо вздохнув, я вернулся, чтобы закрыть дверь, выглянул наружу — и осёкся. По тротуару к нашему дому шли двое полицейских. Я их сразу узнал: один был Илья Медведь, второй в галифе, что стрелял в меня прошлым вечером. С крыльца второго этажа хорошо были видны поверх забора их плечи в серых шинелях и головы в кубанках. У Ильи
Не было сомнений, что они шли за мной.
Я захлопнул дверь, набросил крючок и шмыгнул в чулан, спрятавшись за старое корыто.
На ступеньках послышался топот тяжёлых сапог, и в дверь постучали.
— Эй там, в доме, открывайте! — послышался грубый окрик. Кричал высокий, у Ильи голос другой.
Я не отзывался. В дверь забухали кулаками.
— Открывайте, вам говорят, а то дверь высадим к чёртовой матери!
Я не открывал, надеясь, что полицейские постучат, постучат, подумают, что никого нет, да и уйдут.
Послышалась непристойная ругань, в дверь, очевидно, надавили плечом, и она затрещала, готовая соскочить с петель. Тут я вспомнил, что забыл вынуть ключ, и он торчит снаружи. Полицейские знают, что в доме кто-то есть, поэтому молчать было бесполезно. Я выбежал из своего убежища и снял крючок.
— Ты почему не открывал, мерзавец? — сказал высокий, входя в комнату и оглядываясь по сторонам.
— Я спал.
— Спал? Ты днём спишь? А что ты ночью делаешь? Где мать?
— Матери нету.
— Я без тебя вижу, что нету, я спрашиваю, где она.
— В Куйбышеве.
— Дурак… С кем ты живешь?
— С тёткой. Она куда-то ушла.
— Тем хуже, мальчик, тем хуже…
Высокий прошёлся по комнате, заглянул в чулан, открыл шкаф с посудой… Илья уселся на табурет, тяжело отдуваясь, и глядя на меня мутными зелёными глазами.
— Так ты, говоришь, спал… — пробурчал высокий, сбрасывая на пол подушки и вороша постель. — А куда ты спрятал наган?
— Какой наган?
— Какой спёр у меня вчера в полиции.
— Я не брал наган.
— А кто ж его взял? Он, по-твоему, с крылышками? Сам вылез из кобуры и — фють! — полетел?
— Дяденька, я, честное слово, не брал. Спросите хоть у кого…
— Ну, это мы сейчас посмотрим…
Он начал обыскивать дом: выдвинул из стола ящики, перевернул все кастрюли, повыбрасывал старые вещи из чулана. Потом забрался на печь, открыл заслонку и пошарил там рукою. Чертыхаясь, вытер руку об одеяло, испачкав его в сажу.
Обыскав квартиру, полицейский поднялся на чердак. Минут пятнадцать слышал я над собой его шаги. Что-то гремело там, падало, сыпалась штукатурка, и я опасался, что полицейский провалится к нам в комнату через ветхий потолок. Наконец он слез, ругаясь и стряхивая паутину с рукавов шинели. Подойдя ко мне, схватил за воротник, приподнял на воздух и так тряхнул, что зубы у меня застучали.
— Если ты, чертёнок, — с расстановкой произнёс он, — завтра же не принесёшь мне наган, я из тебя душу вытрясу, а потроха собакам брошу. Понял?
— Дяденька, я не брал…
— Молчать! Передай своей тётке, что она, старая ведьма, головой отвечает за твоё поведение. Илья, пошли…
Илья тяжело поднялся, надул щёки и низким просящим голосом сказал:
— Отдай…
— Дяденька, я не брал.
Полицейские ушли. Я стал закрывать за ними дверь, но она не закрывалась — петли оказались погнутыми.