Ночь оборотня
Шрифт:
— И что же ты узнала?.. Проходи, Даниель.
Даниель вошел с балкона и, пройдя через всю комнату, уселся на ковер рядом с диваном.
— Как самочувствие? — спросил он меня. В другое время я ответила бы, но сейчас только молча махнула рукой.
— Ну так что? — Себастьян ждал ответа.
И я рассказала ему все, что знаю, и полезла в рюкзак, и показала украденную у Марка бумажку, и включила диктофон с пьяными разговорами, а в голове стучало: поздно, все поздно, даже если повесить Крымова на осине, Варю не вернешь, ей ничем уже не поможешь.
— Веселенькое дельце, — вдруг сказал Даниель,
— Ты это к чему? — спросил Себастьян.
— А к тому, что неплохо было бы выяснить, знал ли Крымов, если, конечно, убийца именно он, что Варя не успела сообщить свою информацию Марине.
Я в недоумении уставилась на него:
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, дорогие вы мои, что если наш убийца думает, что Марина знает тайну, из-за которой погибла Варя, то она в большой опасности.
Я, кажется, побледнела, а Себастьян тихо сказал:
— О господи. Дело еще хуже, чем я предполагал.
— Ты, кажется, хотел что-то сказать о волке, — пролепетала я и поискала глазами мой любимый клетчатый плед: несмотря на то что на дворе стоял жаркий июльский вечер, мне вдруг стало очень холодно.
Себастьян вернулся к креслу, в котором сидел, пока я спала, и взял ноутбук.
— Меня заинтересовала периодичность, с которой случились все эти смерти. И Глебовский, и Прошина, и твоя подруга Варя — все они погибли в ночь с пятницы на субботу. Я стал искать что-то, что смогло бы пролить на это свет. К тому же я вдруг вспомнил одну немаловажную деталь, пропускать которую с моей стороны было бы непростительной ошибкой. Дело в том, что июль, как и декабрь, — один из самых опасных месяцев в году.
— Как я не подумал! Иван Купала! — воскликнул Даниель.
— Именно. Иван Купала и Рождество — два мистических праздника, а июль и декабрь — два мистических месяца, когда граница между добром и злом становится такой зыбкой, что довольно одного неверного шага, чтобы очутиться по другую сторону добра.
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать. — Мои зубы начали выбивать барабанную дробь. Кажется, мне стоило всерьез подумать о том, чтобы устроиться с этим замечательным музыкальным инструментом в какой-нибудь оркестр, исполняющий альтернативную музыку.
— Я стал искать ключ ко всему, слово, которое объяснило бы все. И я нашел, и понял. — Себастьян перевел дыхание и сказал:
— Ночь между пятницей и субботой превращает человека в волка. Наш убийца — не маньяк и не псих. Он оборотень.
Глава 25
ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЧКА
Самое страшное на свете — начертить проект здания, которое кажется тебе прекрасным и соразмерным, и в тот момент, когда строительство закончено и почетный гость под завывание духового оркестра разрезал красную ленточку, обнаружить, что это не дом для жизни, а мышеловка, готовая перерубить тебя пополам.
Смерть во имя справедливости всегда тянет за собой несправедливую смерть, смерть из-за пустяка, из-за лишней фразы, неловкого движения. Ай-ай-ай. Какое упущение! Теория всегда расходится с практикой, надо было читать Достоевского не только по школьной программе. Или хотя бы детективы в мягкой обложке, в них эта нехитрая мысль выражена не так
И вот теперь, чтобы справедливость восторжествовала, приходится творить несправедливости одну за другой. Тот, кто считал себя служителем гармонии, жрецом в белых одеждах, оказывается обычным палачом.
Все путается. Я больше не вижу выхода. Я не могу продолжать и не могу остановиться.
Не у кого спросить совета, неоткуда ждать помощи. Некому даже помолиться.
Последний шаг. Если он будет удачным, значит, мой крестовый поход затеян не напрасно.
А может, я просто обманываю себя? И все, ради чего я приношу в жертву себя и других, не более чем лживые увертки больной души?
Может, хаос и грязь — не снаружи, а внутри меня? Что ж, тогда...
Глава 26
ЗАКОН ЧТО ДЫШЛО
Никогда не ныряла в кипяток, надеюсь, что и в будущем со мной не случится этой неприятности, но в тот момент, когда Себастьян произнес слово «оборотень», возникло именно такое ощущение — будто меня окунули в емкость с пузырящейся от жара водой.
— Если убийца — оборотень, — через силу произнесла я, — то тогда это не Крымов.
И слово в слово пересказала ангелам наш с Марком разговор в «Часах с кукушкой».
— Отлично, — сказал Даниель. — Если в том, что он тебе рассказал, была хотя бы доля правды, то это готовое признание (я тут же мучительно пожалела, что у меня не хватило мозгов включить диктофон после того, как мы с Марком сели за столик). Но это не объясняет крови и шерсти в квартире Крымова.
— Объясняет. — Себастьян подошел к высокому столу, отгораживающему уголок с плитой, холодильником и другими кухонными принадлежностями, и побарабанил по нему пальцами. — Крымов и Вайсбах знакомы. Один из свидетелей сообщил нам, что Вайсбах часто встречается с Крымовым и, можно сказать, принимает участие в его судьбе. У него была возможность подставить Крымова, тем более что для этого писатель идеальная кандидатура.
— Что будем делать? — спросил Даниель.
— Нам нужен еще один обыск, — ответил Себастьян.
— Нереально. — Даниель покачал головой. — Захарову никто не даст второй ордер. Да и на каком основании? Не станем же мы говорить ему про оборотня.
— Не станем, — подтвердил Себастьян, и его шоколадные глаза вспыхнули. — А ордер нам ни к чему и милиция тоже. Теперь наши пути расходятся. Мы сами осмотрим квартиру Вайсбаха.
— А если он там? — испуганно вскрикнула я.
Себастьян хладнокровно пожал плечами:
— Значит, мы сделаем так, чтобы его там не стало.
Нам повезло в одном — Захаров в запарке не успел снять наружное наблюдение за Марком (оплачиваемое, как и многое другое, из кармана министра финансов; в другое время я бы задумалась, откуда у него в кармане столько денег и действительно ли это карман министра, а не кого-нибудь еще, государства, например, но сейчас мне было не до этого). Ребята из наружки сообщили, что господин Вайсбах уже час как сидит с приятелями в сауне и вряд ли в ближайшее время прервет это удовольствие. Я хотела поинтересоваться, только ли с приятелями, или приятельницы там тоже имеются, но потом поняла, что, по большому счету, меня это мало волнует.