Ночь открытых дверей
Шрифт:
– Иди к черту! – огрызнулся Илюха.
На это веселый Вовка лишь расхохотался.
Генка завороженно смотрел, как Илюха задумчиво сидит около своего инструмента, поглаживает подбородок, и в душе у него рождались нехорошие предчувствия.
– А на фиг Вороновой журнал? – медленно спросил Кармашкин. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он все поймет. Но как раз этого-то «чуть-чуть» ему и не хватало.
– Да у нее что-то там с литературой, – пробормотал Илюха, не отрываясь от своего занятия, – он сворачивал провод у синтезатора. –
– А почему нельзя было исправить на месте, в учительской? – хитро прищурился Генка – он видел в кино, что следователи часто так делали. – Журнал-то зачем было уносить?
– Чего ты заладил – журнал, журнал? – раздраженно бросил Стриж. – Тебе-то зачем он понадобился, что ты за ним ночью в школу поперся?
– Вот-вот, делать тебе нечего, – поддакнул Майсурадзе, роняя один из своих тамтамов. – Мне бы эту школу ни днем, ни утром не видеть, а вы в нее еще ночью намылились ходить.
– С чего ты взял, что я в школе был? – прошептал Генка.
– Откуда у тебя тогда ключи? – вопросом на вопрос отозвался Стриж.
– Нашел! А вот как они у тебя оказались?
– А меня в школе не было! – Илюха направился к выходу. – И ключей этих у меня в жизни не было. Это ты там был!
Перед дверью он вскинул на плечо свой рюкзак. Кармашкин заметил, что помимо учебников и тетрадок в рюкзаке лежит еще что-то, большое и плоское.
– Стойте! А репетиция? – удивился Костик. – Предупреждаю, завтра я не могу.
Но Стриж уже скрылся за дверью.
– Чокнутый он какой-то последнее время. – Вовка стал запаковывать свои барабаны. – Как с Ксю поругался, так совсем сбрендил.
– Когда это он поругался? – Генка засовывал гитару в чехол, прислушиваясь к удаляющимся шагам в коридоре.
– Ну, ты темнота! – искренне удивился Майсурадзе. – У нее же теперь новый парень, Клюквин из десятого. Она, наверное, из группы уйдет. Ей Клюква успел такого наобещать! У него батя крутой крендель, он все может.
– А что надо Вороновой? – Кармашкин по наивности не видел связи между новым романом Ксени, ее уходом из группы и крутизной клюквинского папаши.
– Счастья, – хихикнул Вовка, зачем-то подмигивая Генке.
– Да пошел ты! – отмахнулся от приятеля Кармашкин. – Все, я домой!
– Э, погоди! – заспешил за ним Майсурадзе, подхватывая свои тамтамы. – А расследование?
– Какое расследование? – Генке хотелось поскорее отвязаться от Вовки, чтобы побыть одному и подумать.
– Ты журнал искать будешь? – Вовка намеков не понимал. – Тебе Адочка два дня дала. Без команды не справишься.
– Чего его искать? – от удивления Кармашкин остановился. – Сам объявится.
– Какое объявится! Расследование надо производить! – Майсурадзе сурово сдвинул брови, видимо, уже представляя себя крутым следователем.
– Вот и расследуй, – рассердился Кармашкин. – Иди на улицу и изучай следы под окном учительской.
– А ты? – От желания поскорее
– А мне еще надо ноты взять. Я их на банкетке забыл. – Генка пошел обратно.
Майсурадзе помчался вниз. Кармашкин переждал некоторое время и двинулся следом.
Зачем ему команда поисковая? Если он и хотел найти журнал, то сделать предполагал это тихо, без свидетелей. Большая следственная группа ему для этого была ни к чему.
По лестнице он старался спускаться как можно тише. Ему казалось, что если он не будет шуметь, то сможет заметить что-то очень важное.
Иногда Кармашкина посещали такие предчувствия. Если сидеть не шевелясь, то тебя не спросят. Так и выходило. А стоило ему заерзать на стуле – все, тут же отправлялся к доске. Или если замереть, глядя в окно, то мама не заставит мыть посуду. Или если проигнорировать просьбу сестры, то вечер закончится мирно. Однажды он своей интуиции не послушался, за что получил по полной программе – после игры в мяч он долго выслушивал мамины причитания и выгребал осколки люстры из длинных ворсинок ковра – пылесос засасывать их почему-то отказывался.
Вот и сейчас, видимо, от недосыпа, Генку посетило озарение, что шуметь ни в коем случае нельзя. Но как назло на последнем лестничном пролете гитара звонко цокнула о перила, отозвавшиеся на это столкновение радостным гулом.
Бредущий впереди Илюха остановился. Он стоял прямо перед поворотом в холл первого этажа, где был гардероб, а на стенах висели доски с расписанием.
Пока Стриж не успел повернуться, Кармашкин на цыпочках, прижимая к себе гитару, чтобы, не дай бог, ни за что не задеть, сбежал по ступенькам и бочком, бочком отполз в угол под лестницей.
Из-за поворота выбежала стайка молодняка. Они задели застывшего Илюху, и тот словно очнулся.
Скрипнула железная решетка гардероба.
– Ксюха! – оживился Стриж.
Воронова стояла в свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь верхние створки окон, и была невероятно хороша.
– Отойдем на секундочку, – позвал Илюха и пошел под лестницу.
Генка сжался. Еще не хватало, чтобы его здесь заметили!
До Генкиного укрытия Стриж не дошел. Вернее, Ксю остановилась в начале лестницы, облокотившись о перила.
– Ну? – Воронова была явно недовольна, что ее отвлекли. – Только предупреждаю, будешь приставать, закричу!
От таких слов Стриж весь как-то подобрался.
– Что, он лучше? – процедил Илюха сквозь зубы.
Ксю качнула головой, цокнув языком.
– Не такой занудный, – произнесла она.
– Хочешь, я для тебя что-нибудь сделаю? – Стриж шагнул к ней ближе.
– Все, что мог плохого, ты уже сделал, – попятилась Воронова. – Теперь расслабься.
Стриж запустил руку в рюкзак и движением фокусника выудил оттуда журнал. От радости, что заветная цель всех его поисков обнаружилась, Генка чуть не выскочил из своего укрытия.