Ночь перед Рождеством (худ. Е. Сахновская)
Шрифт:
Кумова жена вскрикнула, ударивши об полы руками, и все невольно разинули рты.
«Что ж она, дура, говорит: кабан! Это не кабан!» сказал кум, выпуча глаза.
«Вишь, какого человека кинуло в мешок!» сказал ткач, пятясь от испугу. «Хоть что хочешь говори, хоть тресни, а не обошлось без нечистой силы. Ведь он не пролезет в окошко!»
«Это кум!» вскрикнул, вглядевшись, кум.
«А ты думал, кто?» сказал Чуб, усмехаясь. «Что, славную я выкинул над вами штуку? А вы, небось, хотели меня съесть вместо свинины. Постойте же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, если не кабан, то наверно поросенок или иная живность. Подо мною беспрестанно что-то шевелилось».
Ткач и кум кинулись к мешку; хозяйка дома уцепилась с противной стороны, и драка возобновилась
Кумова жена, остолбенев, выпустила из рук ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка.
«Вот и другой еще!» вскрикнул со страхом ткач, «чорт знает, как стало на свете… голова идет кругом… не колбас и не паляниц, а людей кидают в мешки!»
«Это дьяк!» произнес, изумившися более всех, Чуб: «вот тебе на! ай да Солоха! посадить в мешок…. То-то я гляжу, у нее полная хата мешков… Теперь я все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне одному… вот тебе и Солоха».
Девушки немного удивились, не найдя одного мешка.
«Нечего делать, будет с нас и этого», лепетала Оксана. Все принялись за мешок и взвалили его на санки. Голова решился молчать, рассуждая, что если он закричит, чтоб его выпустили и развязали мешок — глупые дивчата разбегутся, подумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется на улице, может быть, до завтра. Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь, с санками по скрипучему снегу. Множество, шаля, садилось на санки; другие взбирались на самого голову. Голова решился сносить всё. Наконец приехали, отворили настежь дверь в сенях и хате и с хохотом втащили мешок. «Посмотрим, что-то лежит тут», закричали все, бросившись развязывать. Тут икота, которая не переставала мучить голову во все время сиденья его в мешке, так усилилась, что он начал икать и кашлять во всё горло.
«Ах, тут сидит кто-то!» закричали все и в испуге бросились вон из дверей.
«Что за чорт! куда вы мечетесь, как угорелые?» сказал, входя в дверь, Чуб.
«Ах, батьке!» произнесла Оксана: «в мешке сидит кто-то!»
«В мешке? где вы взяли этот мешок?»
«Кузнец бросил его посереди дороги», сказали все вдруг.
«Ну, так, не говорил ли я», подумал про себя Чуб. «Чего ж вы испугались? посмотрим: а ну-ка, чоловиче, прошу не погневиться, что не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка!»
Голова вылез.
«Ах!» вскрикнули девушки.
«И голова влез туда ж», говорил про себя Чуб в недоумении, меряя его с головы до ног. «Вишь как!.. Э!..» Более он ничего не мог сказать.
Голова сам был не меньше смущен и не знал, что начать. «Должно быть, на дворе холодно», сказал он, обращаясь к. Чубу.
«Морозец есть», отвечал Чуб: «а позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем?» Он хотел не то сказать, он хотел спросить: как ты, голова, залез в этот мешок; но сам не понимал, как выговорил совершенно другое.
«Дегтем лучше», сказал голова. «Ну, прощай, Чуб!» И, нахлобучив капелюхи. вышел из хаты.
«Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги!» произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова: «Ай да Солоха! Эдакого человека засадить в мешок!.. Вишь, чортова баба! А я дурак… да где же тот проклятый мешок?»
«Я кинула его в угол, там больше ничего нет», сказала Оксана.
«Знаю я эти штуки, ничего нет! Подайте его сюда: там еще один сидит! Встряхните его хорошенько… Что, нет?.. Вишь, проклятая баба! А поглядеть на нее: как святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот».
Но оставим Чуба изливать на досуге свою досаду и возвратимся
Сначала страшно показалось Вакуле, когда поднялся он от земли на такую высоту, что ничего уже не мог видеть внизу, и пролетел, как муха, под самым месяцем, так что, если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою. Однакож, мало спустя, он ободрился и уже стал подшучивать над чортом. Его забавляло до крайности, как чорт чихал и кашлял, когда он снимал с шеи кипарисный крестик и подносил к нему. Нарочно поднимал он руку почесать голову, а чорт, думая, что его собираются крестить, летел еще быстрее. Все было светло в вышине. Воздух в легком серебряном тумане был прозрачен. Все было видно; и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки. Как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце чорт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила, куда нужно, ведьма… много еще дряни встречали они. Всё, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядеть на него, и потом снова неслось далее и продолжало свое; кузнец все летел, и вдруг заблестел перед ним Петербург весь в огне. (Тогда была по какому-то случаю иллюминация.) Чорт, перелетев чрез шлагбаум, оборотился в коня, и кузнец увидел себя на лихом бегуне середи улицы.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса, отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы [39] кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
39
Форейтор — кучер, который, при запряжке кареты четверней и шестерней, помещался на передней лошади и управлял ездой.
С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядели. Господ, в крытых сукном шубах, он увидел так много, что не знал, кому шапку снимать. «Боже ты мой, сколько тут панства!» подумал кузнец. «Я думаю, каждый, кто ни пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель! а те, что катаются в таких чудных бричках со стеклами, те, когда не городничие, то верно комиссары, а может, еще и больше». Его слова прерваны были вопросом чорта: «Прямо ли ехать к царице?» «Нет, страшно», подумал кузнец. «Тут, где-то, не знаю, пристали запорожцы, которые проезжали осенью чрез Диканьку. Они ехали из Сечи с бумагами к царице; всё бы таки посоветоваться с ними. Эй, сатана, полезай ко мне в карман, да веди к запорожцам!»
Чорт в одну минуту похудел и сделался таким маленьким, что без труда влез к нему в карман. А Вакула не успел оглянуться, как очутился перед большим домом, вошел, сам не зная как, на лестницу, отворил дверь и подался немного назад от блеска, увидевши убранную комнату, но немного ободрился, узнавши тех самых запорожцев, которые проезжали через Диканьку, сидевших на шелковых диванах, поджав под себя намазанные дегтем сапоги, и куривших самый крепкий табак, называемый обыкновенно корешками.
«Здравствуйте, Панове! помогай бог вам! вот где увиделись!» сказал кузнец, подошедши близко и отвесивши поклон до земли.