Ночь после выпуска (сборник)
Шрифт:
– Вы даже против программ! Вы хотите перевернуть обучение в стране? Не много ли вы хотите?
– Я просто хочу, чтоб учителя, с которыми я работаю, открыли глаза на опасность… Грозную опасность, Зоя Владимировна! Я ее и раньше чувствовала, но сейчас она для меня открылась с особенной отчетливостью. Так ли уж редко мы выпускаем людей ничем не интересующихся, ничем не увлеченных? Но должны же они занять чем-то себя, свой досуг. Хорошо, если станут убивать время безобидным забиванием козла, ну а если водкой… Мало ли мы слышим о пьяных подростках! Вспомните нашумевшее
Директор досадливо крякнул:
– Ну, знаете ли!
– Они же не с нашей улицы, из чужой школы. Вы это хотите сказать, Иван Игнатьевич?
– И на солнце бывают пятна. Не связывайте патологическое уродство с нашим обучением.
– А вы забыли, что в прошлом году уже нашего ученика, Сергея Петухова, милиция задержала в пьяном виде. Он не убивал, да! Но к водке-то потянулся! Почему? Семья испортила? Нет, семья хорошая: мать – врач, отец – инженер, оба уважаемые люди, в рот не берут спиртного. Товарищи дурные сбили с пути? Но эти товарищи, как оказалось, тоже бывшие ученики, их-то кто испортил? Был пьян, попал в милицию. Можно ли поручиться за пьяного недоросля, что он не совершит преступления?
Иван Игнатьевич ничего не ответил, смотрел в пол, сосредоточенно сопел. Нина Семеновна глядела на Ольгу Олеговну от дверей остановившимися глазами. Физик Павел Павлович хмурился и курил. На искалеченном шрамом лице математика Иннокентия Сергеевича подергивался живчик – верный признак, что взволнован.
Зоя Владимировна в общей тишине медленно-медленно поднялась со стула.
Юлечка Студёнцева выпила за Наткино счастье, и Натка не возразила, не фыркнула в ответ – приняла. А раз так, то стоит ли расстраиваться, что она, Натка, не поддержала его, Генки, тост. Просто, как всегда, показывает норов, дурит. Пусть себе…
И Генка освобожденно оглянулся.
Перед ним стояли товарищи. Все они родились в один год, в один день пришли в школу, из семнадцати прожитых лет десять знают друг друга – вечность! И Генка вспомнил щуплого мальчишку – большая ученическая фуражка, налезающая на острый нос, короткие штанишки, тонкие ноги с исцарапанными коленями. Это Игорь Проухов, начавший теперь уже обрастать бородой. Помнит, и хорошо, Сократа Онучина: мелкий вьюн, пискляв, шумен, совался постоянно под руку, а в драках кусался. И Юлечку помнит, она, кажется, и не изменилась, даже подросла не очень – была серьезная, такой и осталась. А вот Натку, как ни странно, в те давние времена, в первый год учебы, Генка совсем не помнит. Веру Жерих тоже… Трудно поверить, что Натка долгое время могла не замечаться.
Перед Генкой стояли его товарищи, и только теперь он остро почувствовал, что скоро придется расставаться, иные люди войдут в его жизнь, иной станет сама жизнь. Какой?.. Кто знает эту тайну тайн? Сжимается сердце, но нет, не от страха. Генка привык, что все
– Это хорошо же, хорошо! – заговорил он с силой. – Тысячи дорог! На какую-то все равно попадешь, промашки быть не может. Ни у тебя, Юлька, ни у меня, ни у Натки… Вот Игорю труднее – одну дорогу выбрал. Тут и промахнуться можно.
– Старичок! Без риска нет успеха! – отбил Игорь.
Юлечка с горячностью возразила:
– Даже если Игорь и промахнется… Тогда у него будет, как у нас, те же тысячи без одной дороги. Счастливый, как все. Он что-то не хочет такого счастья, и я не хочу! Хочу тоже рисковать!
– Человек – забыли, фратеры, – создан для счастья, как птица для полета! – провозгласил важно Сократ. – Лети себе, куда несет. – Он забренчал: – «Эх, по морям, морям, морям! Нынче здесь, а завтра – там…» Вот так-то!
– Птица-то и против ветра летает, – напомнил Игорь. – А ты не птица, ты пушинка от одуванчика.
– Пушинки-то с семечком. Куда ни упадем – корни пустим… – Генка с хрустом потянулся. – И вы-рас-тем!
– На камни может семечко упасть, – напомнила Юлечка.
Натка молчала, как обычно, с невозмутимостью, застыв в отдыхающей позе – вся тяжесть литого тела покоится на одной ноге, рука брошена на бедро. Она лениво пошевелилась, лениво произнесла:
– Летать. Мыкаться. Лучше ждать.
Вера вздохнула:
– Тебе, Наточка, долго ждать не придется. Ты, как светлый фонарь, издалека видна, к тебе счастье само прилетит.
– Какие мы все разные! – удивилась Юлечка.
Сократ неожиданно с силой ударил по струнам, заголосил:
– «За что вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват!..» Праздник у нас или панихида, фратеры?
– И то и другое, – ответил Игорь. – Погребаем прошлое.
Вера Жерих снова шумно вздохнула:
– Скоро разлетимся. Знали друг друга до донышка, сроднились – и вдруг…
– А до донышка ли мы знали друг друга? – усомнился Игорь.
– Ты что? – удивилась Вера. – Десять лет вместе – и не до донышка.
– Ты все знаешь, что я о тебе думаю?
– Неужели плохое? Обо мне? Ты что?
– А тебе не случалось обо мне плохо подумать?.. Десять же лет вместе.
– Не случалось. Я ни о ком плохо…
– Завидую твоей святости, мадонна. Генка, ты мне друг, – я всегда был хорош для тебя?
Генка на секунду задумался:
– Не всегда.
– То-то и оно. В минуты жизни трудные чего не случается.
– В минуты трудные… А они были у нас?
– Верно! Даже трудных минут не было, а мысли бывали всякие.
Юлечка встрепенулась:
– Ребята! Девочки!.. Я очень, очень хочу знать… Я чувствовала, что вы все меня… Да, не любили в классе… Говорите прямо, прошу. И не надо жалеть и не стесняйтесь.
Глаза просящие, руки нервно мнут подол платья.
Генка сказал: