Ночь святого Вацлава

Дэвидсон Лайонел

Лето шло на убыль. Дни становились короче. Но я не жаловался. Все лучше, чем бегать взад-вперед по переулкам. Я думал о маменьке и надеялся, что Имре придумал какое-нибудь сносное объяснение моему отсутствию. Старый слонопотам и сам небось ополоумел от волнения из-за того, что от меня ни слуху, ни духу. Я вспоминал о Мауре и вяло размышлял, что же думает она по поводу моего молчания.

Думал я и о Хрюне, и о том, насколько он замешан в этот безумный и теперь уже полузабытый кошмар, «3-ю ступень "Банши"». И о миссис

Нолан – надолго ли хватит у нее терпения, чтобы не выкинуть мои шмотки и не пустить в мою комнату нового постояльца.

Но больше всего я думал о собственном будущем. С Павелкой оно связано не будет – по крайней мере, хоть это мне удалось вытянуть из Роддингхэда. Оказывается, вовсе не Павелка оплатил мою поездку. У него у самого не было ни гроша. Жил он в клетушке в Бэйсвотере, и его оплачивали так же, как и меня.

По поводу Хрюна Роддингхэд был странно уклончив. Мистером Нимеком «занимаются». Было проведено «небольшое расследование». В общем, это выглядело так, будто с ним все ясно.

Думал я и про дядю Белу и Канаду. Но потом, через пару недель, даже и думать об этом перестал. Когда тебя содержат в отдельной комнате, обслуживают, удовлетворяют все твои нужды, и ты вроде как не в тюрьме, но и не на воле, ты впадаешь в какое-то летаргическое состояние. Я спал, просыпался, ел, слушал радио, снова спал. И так снова и снова, день за днем. Дремотная пора. Дремотный покой души.

Через три-четыре недели допросы стали реже. Я виделся с Роддингхэдом все меньше и меньше. Его отношение ко мне как-то определилось. Видимо, Лондон его больше не трепал. Его змеиные глазки перестали выражать отвращение. Они глядели теперь искоса, иронически и даже чуточку приветливо.

К концу лета он куда-то исчез примерно на неделю и потом снова возник, загорелый, с облезшим лбом.

– Здравствуйте, – сказал он, – как поживает наш узник Зенды?

– Спасибо. Нормально. Куда-то ездили?

– Да. В Татры. Урвал парочку деньков. Сейчас вроде стало поспокойнее.

– У меня тоже стало поспокойнее. Слышно что-нибудь, когда меня выпустят?

– Нет. Еще нужно связать кое-какие нити. Сыты нами по горло, да?

– Мне бы хотелось домой.

– Мне тоже, приятель. – Он легко прошелся по комнате, поднял книгу, перелистал журнал.

– Как продвигается дело?

– Да никак особенно.

– Может, они там просто про меня забыли?

– Сомневаюсь.

– Удалось им выловить всех членов этой… этой шпионской сети? – Даже на таком расстоянии как-то неловко было это обсуждать.

– Надеюсь, что да. Во всяком случае, всех, о ком стало известно. На вашем месте я бы об этом не думал.

– А есть кто-нибудь, о ком я не знаю?

– Ну, где ж нам знать, что вы знаете и чего не знаете? – ответил он, улыбаясь своими змеиными глазками.

– Вы хотите сказать, что меня здесь держат потому, что во мне сомневаются?

– Может, да.

А может, нет. Я не знаю. Да и не очень-то жажду узнать. Вы сами в это ввязались. Может быть, в другой раз не станете так поспешно соглашаться. Это дело бесперспективное, приятель, абсолютно бесперспективное, – сказал он, направляясь к двери.

– Погодите минутку, – быстро проговорил я. Мне показалось, что он не прочь потрепаться. Иногда он все же бросал какие-то намеки. – А что по поводу Канлифа? Он-то, надеюсь, попался?

– И я надеюсь.

– А тот человек, что за мной следил?

– Не имею никаких сведений. Знаете, нельзя сказать, что они забрасывают меня открытками.

– А что с Нимеком?

– Нимеком?

– Я вам о нем рассказывал. Владельцем маленькой стекольной фирмы, в которой я работал. Братом моей няньки.

– А-а, с ним. Он забавный тип, этот Нимек. Знаете, он все еще пишет своей сестре.

– Все еще пишет няне? Но она ведь умерла!

– Да. Это вы так считаете. Но ему, возможно, никто об этом не сообщил. На прошлой неделе она выглядела очень даже живой. Мы посылали своего человека проверить.

Я, как громом пораженный, смотрел ему вслед.

Вскоре такие вот мелкие уколы стали его главным развлечением. Может, это помогало ему одолеть скуку. Не могу сейчас припомнить все наши разговоры. Помню очень ясно только один. Я с самого начала лихорадочно думал, как вообще получилось, что меня втравили в это дело. И однажды сказал Роддингхэду, что такой способ передачи важных секретов малость попахивает дешевым детективом.

– Думаете?

– Неужели они не могли вложить эту бумажку в портфель какого-нибудь дипломата?

– Понятия не имею, приятель. Может, это была какая-то совершенно независимая операция. Такое тоже случается.

– Так значит, это сделала кучка любителей?

– Среди моих сведений подобное не значится.

– Вы хотите сказать, что Канлиф – настоящий шпион?

– Именно это я и имел в виду. Вас, наверно, не очень удивит, что это имя у него не единственное.

– Так значит, я о нем слышал, только под другим именем?

– О да. Вы сами упомянули одно из его имен, В том самом списке эмигрантов.

– И кто же это?

– Так сразу не припомню. Но у него была еще уйма адресов – один из них в Ирландии. Видимо, он долго там жил – у него там жена и дочь.

– Где именно в Ирландии?

– О, сейчас не вспомню. С женой он разошелся несколько лет назад, а дочь живет в Лондоне.

– И эта его дочь… Она тоже участвовала в этом деле?

– Да, разумеется. Настоящая семейная операция.

– Вот как…

– Не волнуйтесь, – сказал он уже в дверях, улыбаясь змеиной улыбкой, – ее мы тоже отловили. А вам бы и правда нужно придумать себе другое занятие. В наши дни одной беготней не прокормишься.