Ночь у мыса Юминда
Шрифт:
Вдали виднелось нечто похожее на горы металлического лома. Подошли ближе. Тут картина прояснилась: верхние железобетонные плиты вздыбились и стояли торчком, а вокруг них переплелись изломанные железные прутья…
— Должно быть, были прямые попадания снарядов и железобетонная коробка раскрылась, — заключил Сагоян.
Александровский неутомимо щелкал…
— А вот глядите, и вещественное доказательство! — Сагоян поднял осколок снаряда. — Смотрите, наши, кировские…
Подошел Александровский.
— Разрешите, я возьму для корабельного
— Пожалуйста, пусть комендоры полюбуются своей работой.
Потом они вошли в подземелье, где еще валялись трупы немецких артиллеристов.
— Смотрите, тут была круговая оборона. Только ни одно орудие не уцелело. Все разбито и утонуло в цементной пыли…
Земля вокруг дота была перепахана снарядами, и снег почернел, превратился в сажу.
— Значит, мы стреляли по всем правилам, — заключил Сагоян.
— Точно стреляли, — подтвердил солдат.
Все это Александровский запечатлел на пленку и теперь ходил вокруг развалин, собирая трофеи для корабельного музея, — немецкую каску, пробитую осколками, противогаз, магазин с мелкокалиберными снарядами…
Поехали вперед. По пути наступления встречали многих фронтовиков и не раз слышали, как хвалили морских артиллеристов.
Когда вернулись, на корабле их ждала приятная новость:
— Братцы! Пушки-то с Вороньей Горы прибуксировали на Дворцовую площадь. Пошли смотреть!
И все свободные от вахты во главе с Алексеем Федоровичем Александровским поспешили на площадь. Там, у подножия Триумфальной колонны, стояли разбойничьи пушки — огромные стальные чудовища с широко раскрытым зевом. И подле них — снаряды величиной немного меньше человеческого роста…
В толпе ленинградцев, сбежавшихся посмотреть на это зрелище, слышались гневные слова:
— Хватит, порезвились!
— Всю Европу истерзали, разграбили. И у нас в Ленинграде думали поживиться. Билетики пригласительные на банкет в «Асторию» своему офицерью рассылали. Не думали, что так кончится…
Под ударами войск Ленинградского фронта сложная система укреплений, созданная немцами, рухнула в несколько дней. Вражеская блокада была сокрушена окончательно, и на солнечной стороне Невского проспекта, которая считалась опасной, теперь играли бледные, истощенные дети.
Ликовали люди на набережных Невы. Первый раз Ленинград слышал победные залпы, и небо над ним расцвело огнями праздничного салюта.
Командиру зенитной батареи Алексею Федоровичу Александровскому и его комендорам за все время наступления не довелось сделать ни одного выстрела. Наша авиация полностью господствовала в воздухе. Зато в другом отношении зенитчикам повезло. Крейсер «Киров» оказался в центре праздника. Рокот морских зениток, как победная дробь, проносился над широкой рекой. И казалось, в этот незабываемый вечер со всех концов страны летели слова привета, обращенные к защитникам Ленинграда и к ним, морякам краснознаменного крейсера «Киров».
— Мы прожили трудное время, — рассказывал мне Алексей Федорович. —
Я его понимал. Это было горем не только для кировцев, в самую тяжелую пору сражавшихся под флагом боевого адмирала, но и для всего флота, Ленинграда, для всей нашей страны. Потеря невозместимая. Ведь флоту тогда так нужны были адмиралы с опытом, способные принимать быстрые безошибочные решения и проводить их в жизнь! Готовился прорыв блокады.
В те дни безмолвны были дали, Все замерли: приказа ждали, Чтоб двинуть бурю на врага. Все на одном сходились слове: Вперед! Все было наготове, —писала ленинградская поэтесса Ольга Берггольц.
В Кронштадте стояли корабли эскадры, выполняя свою частную задачу, — они стреляли по немецким батареям в районе Петергофа, сковали их своим огнем на время нашего наступления.
Черная, как жучок, эмка командующего эскадрой вице-адмирала В. П. Дрозда неслась по льду Финского залива. В густой морозной дымке едва выступали характерные силуэты острова Котлин, Кронштадтской крепости, увенчанной темным куполом собора.
Дорога эта часто обстреливалась. Приходилось объезжать воронки, полыньи или ледяные торосы. Путешествие было небезопасным, хотя на войне не знаешь, где подстерегает опасность…
Пройдя всю ледовую трассу, машина поднялась на берег и скоро подкатила к постоянной стоянке кораблей.
Дрозд открыл дверцу и наказал водителю:
— Дел много… Возвращаться придется ночью. Так что заправься и часам к двенадцати будь в полной готовности…
Действительно, в обратный путь собрались уже к ночи. Командующий Кронштадтским морским оборонительным районом контр-адмирал Левченко, дружески расположенный к Валентину Петровичу, уговаривал задержаться: «Выспись, отдохни… Утро вечера мудренее». Дрозд только усмехнулся: «Отдыхать будем после войны, а пока надо в Ленинград, на корабли эскадры…» И протянул руку.
Он уезжал с двумя операторами из штаба флота.
— Вы садитесь вперед, будете у нас за штурмана! — Дрозд указал капитану-лейтенанту Яковлеву на место рядом с водителем. — А мы с вами, — он повернулся к капитану 3 ранга Родимову, — пассажиры… Тронулись…
Темь непроглядная. Да к тому же мороз. А еще снегопад. Синие подфарники не спасают положения. В непрерывном мельтешении снежинок дорога едва угадывается. Кажется, только интуиция подсказывает человеку за рулем верное направление.