Ночь у мыса Юминда
Шрифт:
Самолет развернулся и летел почти на бреющем… Один из летчиков высунулся из кабины и сначала показал почему-то рукой на запад. Непонятно почему. Ведь шлюпка должна идти на восток… А на следующем заходе держал в руках фотокамеру и, должно быть, снимал.
— Ребята! Помощь пришла! — радовался старшина и, когда самолет, сделав прощальный круг, помахал крыльями и скрылся, сказал: — Раз они нас нашли и сфотографировали, значит, скоро опять прилетят. Будем ждать в этом районе. Паруса долой!
Вахтенные спустили парусину, и шлюпка
Время перевалило за полдень, близился вечер. Самолет не возвращался.
А на море свежело, подул северо-западный ветер — верный предвестник непогоды, — разгулялась волна. Дальше дрейфовать было опасно. Опять подняли парус и легли курсом на восток…
Ветер крепчал, рвал парусину, шлюпка сделалась неуправляемой и могла каждую секунду перевернуться.
Старшина спустил парус, приказал Пельнику занять место рулевого и объявил аврал: трое принялись крепить по-штормовому предметы, находившиеся в шлюпке. Затем Белый и Штеренбоген сели на весела.
Солнце скрылось в тучах, вокруг потемнело, и только пена отчетливо выделялась на гребне волн, обгонявших шлюпку. Ветер и брызги хлестали Пельнику в лицо, трудно было управлять веслом, которое дергалось, рвалось из рук, точно какая-то дьявольская сила притаилась там за кормой.
«Неужели не прилетят летчики? Ведь на них только и надежда…»
Пельник не сводил глаз с Белого и Штеренбогена. Они гребли изо всех сил, в конце концов поняли, что это бесполезно, стали слегка подгребать, помогая своему рулевому. А еще он видел в носовой части Жору Селиванова, свернувшегося клубочком в своей набухшей от влаги солдатской шинели.
Сзади подкралась волна, ударила в корму, весло рвануло в сторону с такой силой, что Пельник свалился и упал грудью на борт. А весло не выпустил. Морщась от боли, поднялся и вскарабкался на свое место. На лице — ссадина. Но это было сущим пустяком по сравнению с опасностью, угрожавшей каждую секунду, особенно когда накатывала волна, поднимала шлюпку на своем высоком горбу, несколько мгновений держала ее на гребне и тут же бросала в пропасть, разверзавшуюся между двумя водяными валами.
Пельник расставил широко ноги и, опираясь о планку над решетчатым люком, почувствовал себя увереннее, и даже боль в руках вроде бы поутихла.
«Бывает намного хуже. У нас не плотик, не доска. Мы как-никак на шестерке. Покуда весла в руках, еще не все потеряно. Не вечно же будет так лютовать. Чай, не осень, а самый разгар лета. Поштормит денек-другой — и успокоится…»
Окончательно стемнело. Фигуры друзей, маячившие перед глазами, сейчас терялись, сливались со шлюпкой, и только по редкому скрипу уключин можно было понять, что Белый и Штеренбоген не сложили своего оружия.
Неясное, смутное чувство одиночества охватывало
— Эй там, на веслах!..
И так же глухо кто-то откликался:
— Есть, на веслах!
А когда такое же тревожное состояние охватывало Белого и Штеренбогена, в темноте звучало:
— Пельник! Так держать!
— Есть, так держать! — натужась, отвечал он.
Так и прошла эта ночь, а чуть рассвело, к Пельнику на корму пробрался старшина, лицо его было заросшее, худое, серые глаза казались мутными.
— Давай сменю тебя, ступай на весла.
Пельник сделал попытку встать, а ноги не слушались, подгибались. Тогда Белый взял его за руку, и Пельник, держась за борт, медленно перебрался вперед, на весла, к Штеренбогену, который вымок, замерз и еле-еле поводил веслом. На его измученном лице пробилась слабая улыбка:
— Жив, курилка?!
— Кажется, жив. А ну проверь, я ли это?..
Штеренбоген ущипнул друга:
— Ты! Подменить не успели…
— Как думаешь, долго нас будет трепать?
— Суток двое, а может, и больше. Смотри, как разгулялась волна…
Предсказания Штеренбогена сбывались. На другой день еще штормило вовсю. А спустя сутки ветер стих, море дышало ровно, глубоко, как будто отдыхало после долгих волнений. На длинных пологих волнах мертвой зыби лениво покачивалась шестерка с четырьмя предельно вымотавшимися, обессиленными людьми. Только один из них нес вахту, вяло ворочал рулевое весло. Трое лежали под банками, сваленные усталостью, забывшиеся в глубоком сне…
Солнце, набрав высоту, снова жгло немилосердно.
Пельник сидел опустив голову и, глядя на парусину, топорщившуюся в ногах, думал: «Эх, совсем заштилило, а то поднять бы парусок — и полный вперед!»
Он смотрел поверх банок на спящих своих друзей, на спокойную, зеркально-гладкую синеву моря — вчера оно гневалось и хотело похоронить шлюпку вместе с ними, а сегодня тишь, благодать, глазам не верится…
«Сколько же суток мы в плавании?» — подумал Пельник. Он пытался вспомнить, какие были события в первый и последующие дни, и неизбежно запутывался. По его подсчетам поход продолжался более десяти суток…
Так сидел он, всматриваясь усталыми глазами вдаль, и вдруг заметил какой-то странный предмет, находившийся в дрейфе. Сперва он решил, что ему показалось. Нет, не показалось, что-то чернело впереди. Встреча с этим предметом представлялась Пельнику очень соблазнительной.
— Ребята! Боевая тревога! — по возможности громче крикнул он.
Никто на его зов не откликнулся, даже не поднял головы.
— Эй, поднимайтесь! — настоятельно повторил он.
Белый и Штеренбоген с усилием поднялись, глянули вперед — точно, что-то плавает. Они и сели на весла.