Ночь в городе
Шрифт:
– Эти "охотницы за мужчинами". Что-то я все же не понимаю... Кто они такие? Откуда?
– Блаженны плачущие, ибо они утешатся, - изрек Джери.
– Обыкновенные девушки, - ответил Реджинальд на вопрос Герца.
– Из разных социальных слоев. Богатые и бедные.
– Я слышал, что они якобы приходят из Заброшенных Кварталов.
– Чепуха! Из Заброшенных Кварталов, конечно, много чего приходит, но они - нет.
– Они что, хотят сделать безопасными ночные прогулки?
– Да нет. Просто у них такое развлечение.
– Развлечение? Н-да... То ли ты убьешь, то ли тебя убьют. Понимаю, сказал Герц.
– Вся наша жизнь такова. Существование Заброшенных Кварталов накладывает существенный отпечаток на все происходящее в городе.
– Когда будет судиться,
Они сидели прямо напротив распахнутой двери, и оттуда, из непроглядной тьмы, задувал ветер, принося сухую пыль, окурки, и иногда сладко-кислый противный запах гниющих овощей. Полный мрак нарушался только фарами редких автомобилей, проносившихся по улице. Где-то невдалеке раздались автоматная очередь и звон разбитого стекла. Герц вздрогнул. Реджинальд остался невозмутим. В дверь вошел угрюмый детина в шляпе, надвинутой на самые глаза. Эрвин сказал ему пару слов, достал из-под стойки грязный мешок, в котором гремело железо, и вручил его новоприбывшему. Тот вышел и растворился в темноте, а вместо него появились две размалеванные девицы. Они были пьяны и еле держались на ногах.
– Миленький, дай выпить!
– грубым голосом сказала одна из них.
– Иди на..., потаскуха, - ответил Эрвин.
– Мне тебя в кредит поить надоело.
– На...
– так на..., - отозвалась её подружка. Она висела на первой, но сейчас отцепилась от неё и упала локтями на столик, обратив к Реджинальду пьяное лицо, - Мужчина, дайте бедной девочке денег на пропитание, а она даст вам взамен...
– но Реджинальд схватил её, поднял на ноги, развернул на сто восемьдесят градусов и толкнул прочь. Ее компаньонка, тверже держащаяся на ногах, поймала её и потащила к соседнему столику, где трое мужчин молча уничтожали бутылку за бутылкой и не пьянели. Девки были приняты в их компанию, и один из мужиков немедленно засунул руку более пьяной шлюхе в широкий вырез блузки.
– Если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем, не как я хочу, но как ты, - сказал Джери.
От соседнего столика доносились смешки; одна из девок расположилась в кресле вниз головой; её ноги перевешивались через спинку кресла, юбка задралась, и один из мужиков гладил девку промеж ног. Эрвин громко сказал:
– Трахаться здесь начнете - на улицу выгоню. У меня не бордель.
В ответ одна из девок рассмеялась и произнесла уже совсем пьяным голосом:
– Ну, на чей ... пойти? Идем, миленький, - она поднялась с кресла, потянула одного из мужчин за руку, но не удержала равновесия, грохнулась на пол и взвыла, сначала громко, потом тише, и так и осталась лежать на полу, лицом в пыли, тихонько подвывая. На улице раздались, быстро приближаясь, выстрелы. Герц сунул руку в карман и нащупал рукоятку пистолета. На тротуаре перед дверью появился человек. Он ожесточенно отстреливался, но протрещала автоматная очередь, и человек покачнулся, вскрикнул, выронил пистолет, схватился за пробитый живот и упал; в полукруге света осталась только его нога в ботинке. Потом в двери возник другой - в блестящем черном облегающем комбинезоне и с автоматом в руках. Он потрогал ногой убитого, заглянул в дверь, вошел, выставив дуло перед собой, постоял несколько секунд над все ещё лежавшей на полу проституткой, и хлопнул ладонью в черной перчатке без пальцев по стойке.
– Виски!
– потребовал он и, получив стакан, выпил одним залпом. Затем огляделся и сказал, показывая дулом автомата на Марго:
– Что вы с этой шлюхой возитесь? Шлепнуть её, и вся недолга!
– он обращался скорее к Герцу, потому что девушка сидела рядом с ним.
– Это не твое дело, - ответил как можно более твердо, но внутренне содрогаясь, Леонид.
Тот хохотнул и сделал вид, будто собирается нажать на курок, потом бросил на стойку несколько монет и вышел наружу, сказав напоследок:
– Увижу её на улице - пристрелю!
Взревел мотор, и мимо двери пронесся набирающий скорость мотоцикл. Леонид выпил рюмку водки, чтобы прийти в себя и погладил побелевшую и сжавшуюся девушку по плечу.
– Весело у вас, - сказал он преувеличенно
– И вам здесь не бывает страшно?
– Я привык, - сказал Эрвин.
– Какой смысл жить, каждую минуту думая о смерти? Я и не думаю. А мое заведение пока что пользуется неприкосновенностью, - внезапно в его руке оказался пистолет, и он выпалил в дверной проем. Леонид успел увидеть черное существо, нырнувшее обратно во тьму, которая его и породила.
– Крыса, что ли?
– спросил он.
– И крысы у вас веселые.
– Да, - подтвердил Реджинальд.
– Крысы хоть куда.
– Весь мир сошел с ума, - произнес Герц.
– И ваш город тоже. Впрочем, оно не удивительно. Время сейчас такое - сумасшедшее. И лучше не будет.
– Считаете, что будет хуже?
– спросил бармен.
– Конечно, будет хуже. Все ещё впереди.
– Но может, все ещё наладится? Ведь есть благоприятные тенденции.
– Да, многое изменилось за пять лет. Но неизвестно, чего больше плюсов или минусов.
– Реформы начались слишком поздно, - сказал Реджинальд.
– Мы имеем то, что и должно было произойти благодаря деятельности старой системы.
– Не о том речь, какая чему причина, а о том, что у нас реально существует. Нынешнее руководство просто недееспособно и не в состоянии справиться с ситуацией. Своими колебаниями, нерешительностью и идиотскими указами оно только роет себе могилу, в которой скоро и окажется. В прямом смысле. Тем более верхи настолько погрязли в коррупции, настолько приросли к своим местам, что добровольно никто из них не уйдет, хоть это может стоит им жизни. Только они этого не понимают. Вечное заблуждение власть имущих накануне потрясения - возьмите любую революцию: верхи ни за что не желают расставаться с властью и слепо продолжают идти к пропасти. И в один прекрасный день народу это надоест, и он поддержит какого-нибудь генерала, который скажет: "Не надо вам вашей свободы, если жрать нечего, лучше тогда обратно тоталитаризм." Но дело-то в том, что к старому вряд ли вернется. Экономика уже развалилась, и я не верю, что сейчас можно вернуть жизненный уровень к тому состоянию, в котором он был пять лет назад. А что в результате? Бунт. Боюсь я, ждет нас ещё одна рреволюция.
– Ну и прекрасно!
– Реджинальд налил по новой.
– Выпьем за революцию!
– Чего тут прекрасного? Любая революция - это грязь и кровь, кровавая грязь и муть, поднимающаяся со дна людских душ и вскипающая на валах истории. Заметьте - во время всех великих потрясений все самое мрачное и темное, что только есть в людях, поднимается наверх и выплескивается наружу. Да от нас первых ничего не останется, захочет победивший народ отсеять из своих рядов слишком умных, и готово. А потом - гражданская война. А что такое гражданская война в ядерной державе, я не знаю и знать не хочу, - Леонид сделал ещё глоток, чувствуя, как пухнет, будто набивается ватой, голова, и продолжил, - Народ наш мрачен и темен. Если нет у нас демократии и свободы - значит, не хочет он её, не заслужил, не дорос. Разрушать он готов, а строить - черта с два, ломать - не делать! Возрастание энтропии, будь она проклята... Вспомните все великие революции - чем они кончались? Разгулом темных страстей, гильотиной, красным, белым, черным и серо-буро-малиновым террором, и причем моря крови проливали обыкновенно самые революционные элементы, и получалось такое, что если бы кто знал, к чему все дело придет, то он ни за что бы эту революцию не начинал! Ну, и потом - неизбежная реставрация. Бузили, бузили, а что толку? Нет, господа, за идеи других не убивают, за идею извольте сами жизнь отдать. А иначе никак нельзя. Идея сама потому что исчезнет.
– И не бойтесь убивающих тела, души же не могущих убить, - сказал Джери.
Герц продолжил:
– Добро, к сожалению, обладает тем свойством, что с первого взгляда оно вроде бы не может победить зло. Потому что когда оно сжимает, так сказать, кулаки, чтобы эффективно бороться со злом, то немедленно перерождается в это же самое зло. Именно поэтому демократию и вообще Светлое Будущее на крови построить невозможно.
– А как же тогда? Демократия все-таки в мире существует, пусть урезанная, но как-то ведь её построили?
– спросил Реджинальд.