Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
— Элен, перестань, пожалуйста, — сказал я. — Ты не только возбуждаешь, ты еще и смешишь. Такая оригинальная комбинация встречается очень редко.
— Что-то ты очень самоуверен, — сердито сказала она и села на кровать, все еще держа на весу бокал с вином.
— Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? — сказал я, смеясь. — Все это, конечно, громкие слова, но они — вывод из
— А что это за существование?
— То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование эмигранта. Бытие индийского дервиша. Бытие современного человека. И знаешь: эмигрантов гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла.
— Звучит неплохо, — сказала Елена. — Это, по крайней мере, лучше, чем мещанская неподвижность.
Я кивнул.
— Все это, конечно, можно выразить и другими словами, менее привлекательными. Если бы сила воображения у нас была чуточку побольше, то во время войны, например, было бы куда меньше добровольцев.
— Все что угодно лучше мещанского прозябания, — сказала Елена и осушила свой бокал.
Я смотрел на нее, когда она пила. Как она еще молода, — думал я, — молода, неопытна, мила, безрассудна и упряма. Она ничего не знает. Не знает даже того, что мещанское прозябание — это понятие, связанное с моралью, а совсем не с географией.
— Ты что, хотел бы вернуться в это болото? — спросила она.
— Не думаю, что смогу это сделать. Мое отечество, против моей воли, сделало меня космополитом. Придется им остаться. Назад возврата нет.
— Даже к себе — человеку?
— Даже к человеку, — ответил я. — Разве ты не знаешь, что наша земля — тоже летящий шар. Эмигрант солнца. Назад дороги нет. Иначе — гибель.
— Слава богу. — Елена протянула мне бокал. — А тебе разве никогда не хотелось вернуться?
— Всегда хотелось, — сказал я. — Ведь я никогда не следую собственным теориям. Между прочим, это придает? им особую привлекательность.
Елена засмеялась.
— Выдумки!
— Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое.
— Что же?
— То, чему нет названия.
— То, что бывает только ночью?
Я не ответил. Я спокойно сидел на кровати. Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть у меня в ушах. Ощущение было такое, словно я вместо самолета оказался вдруг на воздушном шаре. Я летел по-прежнему, но шума моторов больше не было.
— Как тебя зовут? — спросила Елена.
— Иосиф Шварц.
Секунду она размышляла.
— Значит, моя фамилия теперь тоже Шварц?
Я улыбнулся.
— Нет, Элен. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь
— Ты не знал его?
— Нет.
— Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя?
— Да, — ответил я. — Потому что это связано с бумагой. С паспортом.
— Даже если он фальшивый?
Я засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира. Настоящий или фальшивый паспорт — это занимало только полицейских.
— На эту тему можно сочинить философскую притчу, — сказал я. — И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность?
— Имя есть имя, — сказала она вдруг упрямо. — Я за свое боролась. Ведь оно было твоим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое.
— Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете. А о чем тебе напоминает твое? О роде прусских солдат и охотников с кругозором лис, волков и павлинов?
— Я говорю не о фамилии моей семьи, — сказала Елена. — Я все еще ношу твою фамилию. Ту, прежнюю, господин Шварц.
Я откупорил вторую бутылку вина.
— Мне рассказывали, будто в Индонезии существует обычай время от времени менять имя. Когда человек чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!
— Значит, ты вступил в новое бытие?
— Сегодня, — сказал я.
Она уронила туфлю на пол.
— Разве ничего не берут с собой в новое существование?
— Только эхо, — сказал я.
— Никаких воспоминаний?
— Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.
— Словно смотришь старый кинофильм? — спросила Елена.
У нее был такой вид, будто она собиралась в следующее мгновение швырнуть бокал мне в лицо. Я взял у нее бокал и опять налил вина.
— Что это за марка? — спросил я.
— «Рейнгартсхаузен». Хороший рейнвейн. Выдержанный и постоянный. Без всяких попыток обратиться в другое вино.
— Короче говоря — не эмигрант?
— Не хамелеон. Не тот, кто ускользает от ответственности.
— Боже мой, Элен! — сказал я. — Неужели я и в самом деле слышу шум крыльев буржуазных приличий? Тебе не хотелось бы выбраться из этого болота?
— Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имела в виду, — с гневом сказала она. — Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь! Вместо поцелуев? Неужели мы ненавидим друг друга?
— Мы и целуемся и ненавидим.