Шрифт:
Михаил Орлов
НОЧЬ В СТЕПИ
В погоне за бандой атамана Грицько отряд Гузеева был измотан до предела. Кони и красноармейцы валились с ног, и даже затворы у винтовок перестали клацать. Были случаи засыпания бойцов на скаку, и вследствие этого их выход из строя.
У станицы Лозовской бандиты вновь ускользнули.
"Хватит, - подумал комиссар Поддубенский.
– Угробим отряд, надо отдыху". И осадил жеребца.
– Дезертирствуешь?!
– приблизился к комиссару командир отряда, бывший
Их окружили угрюмые красноармейцы, ожидая, чем кончится инцидент.
– Не кричи, Гузеев, - сказал комиссар.
– Ты как будто думаешь, что вся сила Красной Армии в ногах. А это не так. Дитенком ты, должно быть, слушал старушечьи сказки?..
Лицо Гузеева еще больше застлало сумраком, на нем выступили щербины, и видно было, что командир наливается бешенством.
– Я сказок не слушал сроду, - сказал Гузеев. Конь под ним подрагивал и опускал голову понюхать травы.
– Я всю жизнь работал. Я бы подох с голоду, если бы слушал сказки. Ты, комиссар, должен знать партийную соль.
Поддубенский обвел глазами запыленных, отрешенно сидящих в седлах кавалеристов и решительно ослабил подпругу.
– Я знаю, в чем соль партийной установки. Но я знаю также, что скачет быстрее коня. Мысль обгоняет самого лихого скакуна, товарищ Гузеев. И нам с тобой надо думать, а не гнать бойцов вслепую за врагом. А враг, может быть, смеется над нами, отдыхая и объедаясь вишнями. Спрячь свою пушку, не цель в меня. Бойцам и коням нужен отдых. Когда они отдохнут, мы созовем на совет сознательных красноармейцев и решим, как быть дальше.
Гузеев вложил наган в кобуру.
– Ладно, - сказал он.
– Всем отдыхать. Выставить часовых. Менять через каждый час.
– И соскочил на землю, едва удержавшись на закостеневших, согнутых в коленях ногах.
Так велика была усталость бойцов, что они засыпали, еще не коснувшись щекой степной вечерней земли. Валились, как убитые, и дышали тихо, как дети, не хватало их даже на храп.
Тронув за плечо нервного Гузеева, Поддубенский ласково сказал ему:
– Спи, командир! Я разбужу тебя, как придет срок.
Стало смеркаться. В степи трещала саранча, певуче скрипели сверчки, вскрикивали перепела. Земля дышала крутыми испарениями, пылью, соком спелых трав, подавленных конями. От нее шли тепло и нега всей первобытности жизни.
Поддубенский сидел на земле, скрестив ноги, смотрел на смутную линию горизонта. Он не был в совершенном бодрствовании, но и, несомненно, не спал. Ум блуждал на последней грани напряжения и, казалось, мог переждать вечность.
Кони с хрустом отщипывали молодую траву, позвякивали стременами, фыркали и дрожанием кожи отгоняли мух-кровососов.
С неба перед самым Поддубенским бесшумно опустилась штуковина, похожая на аэростат без гондолы. Она раскрылась пополам,
– Стой, - жестко сказал ему комиссар, - Руки вверх, белая сволочь!
Человек из аэростата недоуменно повернулся на голос и произнес что-то на незнакомом языке.
– А-а, - выругался комиссар.
– Ты из Антанты? Не повезло тебе, иуда буржуйская. Руки вверх, говорю!
Человек нехотя поднял руки и при этом странно металлическим голосом произнес теперь уже по-русски, но как бы с латышским акцентом:
– Вы ошибаетесь. Я не Антанта, И не белая сволочь. Я даже не знаю, что это такое. Я не здешний.
– Я тоже не здешний, - сказал комиссар, вдруг понимая, что если шпион кинется на него, он не успеет даже вскрикнуть, дремота сковала его изможденное тело, пальцы не слушались. А этот гимнаст, видно, здоров и ловок. Оставалось надеяться на испуг.
– Стреляю без предупреждения.
– Я не враг, - сказал гимнаст, показывая голые руки.
– Я ничего не понимаю; что происходит?
Поддубенский с трудом сохранял сознание, и ему казалось, что он управляет собой. Однако, очнувшись от секундного забытья, он увидел, что гимнаст поддерживает его за плечи, с участием заглядывая в лицо. Наган валялся рядом в траве, незнакомец не обращал на него внимания.
– Что с вами?
– Ничего, - ответил Поддубенский, злясь на свою сонливость.
– Я могу вам помочь?
– Спасибо, - усмехнулся комиссар.
– Помог волк барашку. В последний раз спрашиваю, кто такой? Какой партии? За кого воюешь?
– Разве обязательно нужно воевать?
– засмеялся гимнаст.
– Мы привыкли жить в мире. У нас везде мир. А у вас везде война. Я облетел всю Землю, и везде грязь, кровь, нищета и смерть, У вас нет цивилизации. Вы еще не доросли до нее.
– Кто ты?
– Я оттуда, - незнакомец махнул рукой в небо.
Поддубенский почуял холод между лопатками, ему показалось, что он бредит, разговаривает сам с собой, может быть, у него начался тиф.
– Наша земля там... Видите, похоже на ковш?
– Большая Медведица?
– Это по-вашему. А по-нашему... впрочем, это неважно.
– Неважно...
– отозвался, как эхо, Поддубенский, все еще сомневаясь, что этот человек, если его можно так назвать, действительно не враг и что он родился не на Земле, а где-то далеко во тьме.
– А зачем сюда?
– спросил Поддубенский.
– Я ученый. Это моя работа.
– Значит, у вас все уже кончилось?
– Что кончилось?
– Ну, революция, гражданская, У вас теперь социализм? Или уже коммунизм?