Ночь в твоих глазах
Шрифт:
— Нэйти, ты же знаешь, как я флиртую. Прохожу мимо мужчины пару-тройку раз, если его зацепило шлейфом и поволокло — ставлю галочку. Если устоял на ногах — ну и не очень-то мне было нужно, в мире полно других мужчин, этого вычеркиваем! Папа, впрочем, от своей идеи не отказался, я знаю, и подумывал предложить мою руку столь стойкому кандидату без моего ненадежного посредничества…
Уткнувшись лбом в плечо Тау, я беззвучно хохотала.
День закончился бесконечными “А помнишь?”, и важные темы мы дружно обходили: наше
И уснули в обнимку, под песню моря, грызущего меловые берега и потрескивание дров в очаге.
А ночью мне приснился он. Мой жених.
Он снова прижимался ко мне в оранжерее, больно вцепившись в запястья. И снова пытался влезть мне в рот его язык, и это было так противно, так неожиданно и… и подло, что я растерялась.
Я растерялась и оцепенела, в ушах грохотала кровь, и я слышала только ее, а еще его слова, такие же навязчивые и противные, как поцелуи, меня мутило, и одеревеневшее тело не знало, что ему делать…
И когда я сумела отвернуться, спасая лицо, я увидела Тауру. Она стояла у входа в беседку, и даже во сне я видела, какие страшные у нее глаза!
“Тау, не надо!” — пыталась сказать я.
Ардан Илиаль Лазурит что-то почувствовал, и развернулся в ее сторону.
Он пытался что-то говорить. Улыбался виновато. Извинялся, кажется: “Мы с моей милой невестой проявили несдержанность” и “Уверяю, мое отношение к ней не изменилось, я всё равно ее люблю и женюсь” ...
Но я уже видела, как течет лавина огненно-рыжих спин — бескрайняя, от горизонта до горизонта. Как дрожит под железными копытами выгоревшая степь. Как трубит о своем гневе страшный бык-таур, и голос его рвет в клочья закатный воздух…
Она ударила, стоило только Лазуриту отступить от меня. Без шуток, без предупреждений, без вызова на дуэль — всей силой, раз, и другой, и… и третий удар Тау удержала. Она дышала бурно и тяжело, судорожно сжимая и разжимая кулаки, вся ее натура требовала продолжить, поднять падаль на рога, и нестись, ревом устрашая всех вокруг…
Но Тау не зря учили держать себя в руках все эти годы.
Только глаза ее были по-прежнему страшными, когда она перевела на меня взгляд:
— Ты в порядке?
Я заставила себя посмотреть на смятое тело.
Стараясь держать себя в руках, не показывать, как трясет меня от страха и обиды, тщательно выговорила:
— Лазурит — союзники. Отец будет недоволен.
Отец был в ярости.
— Ты украла у сестры опыт победы! Даркнайт обязательно справилась бы с обидчиком. Она не девочка для битья, а сильный маг! Тебе следовало подстраховать сестру и дать ей шанс справиться своими силами, а не вламываться в ее поединок.
Мама молчала, тихо присутствуя на диване.
— Я недоволен вами обеими. Можете быть свободны.
Шелест
— Стойте.
Отец не возражает — и мы с Тау замираем, подчиняясь.
— Нэйти, милая. Подойди, — тонкие пальцы берут меня за запястье, тянут меня на диван. — Присядь!
Она берет в ладони мое лицо и пытливо, тревожно заглядывает в глаза:
— Как ты, милая?
И меня прорывает:
— Ужасно! — я трясусь и рыдаю, прижавшись к маме, я всхлипываю и бормочу бессвязно. — За что он так, мамочка, за что?
И чувствую, как мама, целуя меня в лоб, шепчет:
— Этот подлец тебя не стоил, моя девочка…
И пытаясь вытереть слезы, я вижу, как потемнело отцовское лицо, как перекатываются у него желваки…
А мама встает навстречу Тауре:
— Как ты?
И болезненный, надломленный голос старшей сестры:
— Ужасно. Я бы его еще раз убила!
Мы устраиваемся на диване втроем. Вчетвером — потому что папа умещает в объятиях нас всех…
И то мерзкое, противное, что сжало меня изнутри, разжимается.
— Что ж, раз всё важное мы обсудили — у меня есть ещё один вопрос. Лазурит негодует, что одного членов их рода убили подло и бесчестно, не дав ему дуэли. Что мы им ответим? — задумчиво интересуется мама, гладя мою спину.
— Мы ответим, что негодуем вместе с ними, и что подобное больше не повторится, — жестко отвечает отец, и от его голоса веет могильным холодом. — Всех следующих обидчиков княжеской чести моя дочь вызовет на дуэль, и будет убивать строго по регламенту.
Я бездумно пялилась в потолочную темноту. Сон ускользнул, как и не было, оставив после себя воспоминания, разом болезненные и сладкие.
Отец тогда так и не уступил Лазуриту, встал насмерть, отказав как извинениях, так и в компенсации.
Лазурит, скрипя зубами, отступился, испугавшись не столько военного конфликта, на который готов был пойти Янтарь, сколько огласки инцидента. Их претензии, по сути, изначально касались лишь нарушения права Ардана Илиаля Лазурита, дворянина из древнего рода, на благородную дуэль и того, сколь унизительной была расправа — а не самого факта его смерти от руки княжны Янтарной.
Все же, когда отпрыск третьего десятка наследования одного рода позволил себе поднять руку на вторую наследницу другого рода, это…
И даже теперь, несмотря на прошедшие десять лет, я не стала попрекать Тау тем случаем — хоть и в шутку, и от имени Мэла.
Тау тогда очень близко приняла слова отца, об украденной победе. Долго просила у меня прощения, убеждая, что вмешалась не из сомнений в моих силах, а лишь из дурного нрава и утраты ею самой контроля над гневом.
Я вздохнула.
— Ты тоже не спишь? — шепот Тау был едва слышен за рокотом прибоя.
— Сон приснился, — так же тихо призналась я.
— Плохой?..