Ночь Веды
Шрифт:
На берегу того озера стояла Велинина избушка. Уже не в первый раз засыпали ее снега до крыши, мочили осенние дожди с того времени, как призвал Господь старуху. А Алена все равно, как в прежние годы, часто приходила сюда. Больше-то никто не ходил, опасались, видать. Поэтому никто не мешал Алене в тишине и покое размышлять, сидя на берегу, смотреть на воду, с Велиной безмолвно беседовать. Здесь приходили к ней ответы, которые она тщетно искала, будто в озере, в травах, камышах остался дух Велины и помогал, наводя Алену на нужные решения.
Вот и теперь узким проулком меж плетнями вышла Алена на зады огородов и пошла по влажной траве к бывшей
– Впусти меня, березонька...
...Мощные токи шли из земли, вздымались белым потоком, полным нечеловеческой мощи. Он закручивался яростной спиралью, и, ввинтившись кверху, фонтаном рассыпался на струи, на брызги, неся саму жизнь в каждую веточку, в каждый листок. Алена, сливаясь с деревом во единое, чувствовала, как наливается живительной силой земли и дерева, очищается девственной чистотой. Растворялись без следа все недостойные помыслы Аленины, и та недоброта, что шла извне, от людей, может и помимо воли их, по недомыслию: завистливое слово, дурной глаз, усмешка в спину.
Вдруг будто примешалось что-то чуждое, вошло сторонее в очищающую безмятежность. Оглянулась Алена. В дверном проеме избушки, небрежно опершись руками о притолоку, стоял Иван.
– Ты что здесь делаешь?!
– удивилась Алена.
– А ты?
– он усмехнулся, сказал: - Приглянулось мне у вас, решил остаться пока, - опустил руки, пошел к ней.
– А избушка, сказали, пустая стоит, ничья.
– Сейчас ничья. А сказали, кто жил в ней?
– Про старуху-ведьму? Сказали. Ну так что? Ее же нету больше. Да я бы и с живой сговорился.
– Вот ты какой бесстрашный, - насмешливо улыбнулась Алена.
– А наши боятся все ж, не ходют сюда.
– А ты чего же? Аль не боишься?
– Я?
– медленно улыбнулась Алена.
– Чего мне бояться? Я такая же, как она.
– Как... кто?
– Да старуха, что здесь жила, кто же еще?
– Врешь ты! Наговариваешь на себя...
Рассмеялась Алена, раскатился негромкий смех над озером, будто серебряные монетки по хрустальному блюду рассыпались.
– Аль забоялся, Иванко? У-у... Погляди-ка хорошо, какая я страшная!
Перехватил Иван руку, которой она взмахнула.
– Не шути! Из-за тебя я остался!
– Ну так что? Пожалел уже? Пусти-ка лучше да оглянись - вон еще гостья торопится. Не жалей, Иванко, тебе здесь скушно не будет.
И впрямь, от огородов шла девица, в руке ее белел узелок. Алена узнала в ней Любицу, одногодку свою. Когда Иван обернулся к ней, сарафан Алены уже голубел в отдалении светлым пятнышком.
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
о том, что бывает за околицей, когда спустится летняя ночь
и про Ярина, жениха завидного
Как ни долг летний вечер, а ночь все ж свои права знает: сгустились сумерки до темноты,
Алена тоже часто ходила к высокому ночному костру. Чистый голос ее нередко зачинал новую песню, и на выдумки да шалости она горазда была. Не часто Алена дома с маменькой вечера коротала, потому как, едва задержится, за ней, бывалоча, гонцов слали: "Пошли на игрища, Алена! Скука смертная без тебя! Пошли, засоня!" С Аленой будто живой огонек промеж них загорался, задорный, веселый! Робкие да застенчивые смелели, откуда чего бралось. Парни приосанивались друг перед другом, а главное - перед девицами-невестами, наперебой сыпали прибаутками, да острыми шутками. С Аленой смеху прибывало, веселости беззаботной, да и вообще... Случалось, захмелеет парень - толи от счастья, толи от глотка браги, и понесет его хмель по кочкам, язык да руки развяжет. Девки сердятся, парни хохочут, да уж не по-доброму. Тогда умела Алена одним лишь взглядом усовестить так, что краснел оплошавший, и в разум возвращался.
А то любили еще, в кружок тесный сбившись, истории всякие слушать. Слушали предания старых времен, сказки волшебные, а чаще - страсти какие-нито. Такой жути наслушаются, что потом и домой по ночи идти боялись девки, понятное дело, парни-то виду не показывали, посмеивались над девичьими страхами. А девкам, хоть и страшно, а все ж хорошо, потому что тепло двоим под одной свиткой, и рука милого на плече - при такой-то защите можно хошь сколь бояться. А уж когда Алена начинала сказки да предания сказывать, про все забывали, иной раз уж светать начнет, тогда спохватятся, что еще и поспать бы надо. И откуда она только знала такие, не иначе как от старухи Велины.
Что хороводы Алена любила, про то и говорить не надо. И в плясках первая была. Наперебой ее в пару звали. С нею так все ладно и ловко получалось! Стоило только поглядеть в зеленые глаза ее, зажечься от белозубой улыбки - и ноги уж сами несли по кругу, земли не чуя, выделывали такие коленца, что сам плясун диву давался. И хороша же она была: то величественна, как княжна, то озорна по-скоморошьи! Любовались ею равно и парни, и девицы-подружки. Может, это искреннее девичье любование опасной соперницей кому со стороны и странно показалось бы. Только никому из девиц и в голову не приходило худого вздумать. Знали все - с игрищ она одна домой пойдет. Хотя нет, одна она редко ходила, провожали ее толпой до калитки, а потом разбредались в темноту парами, Алена же спать шла, ей пары не было.