Ночь волка (повести)
Шрифт:
Все ясно, как день. Или мы направляемся в Атла-Хай, или возвращаемся туда, откуда взлетели. Третьего не дано.
Смириться с этим оказалось нелегко. Вы думаете о самолете как о свободе, как о чем-то, что доставит вас, куда душа пожелает, в любое райское местечко, - а затем обнаруживаете, что еще больше ограничены в передвижении, чем если бы остались на земле, - с нами, по крайней мере, случилось именно это.
Но мы с Алисой были реалистами. Мы знали, что причи тания не помогут. Мы столкнулись лицом к лицу с еще одной альтернативой - на этот
"Если мы вернемся, - размышлял я, - мы сможем отправиться пешком куда угодно, обогатившись тем, что добыли в самолете, особенно набором для выживания. Будем идти с этой добычей, в большей части которой никогда не разберемся, и с сознанием, что бросили машину, способную летать, что упустили возможность испытать неизведанное приключение".
К тому же, решив возвратиться, мы вынуждены будем смириться с еще одним обстоятельством - смириться и жить с ним какое-то время. С тем, что придется отказаться от уюта и благополучия, которые нам дает комфортабельная кабина. Казалось бы, это обстоятельство нисколько не должно меня волновать, но, черт возьми, оно не давало мне покоя
Решение за всех нас приняла Алиса, и сразу стало понятно: она думает о том же, что и я.
– Не хочу я снова почувствовать его запах, Рэй, - сказала она.
– Я не собираюсь возвращаться для того, чтобы составить компанию этому мерзкому трупу. Все, что угодно, только не это.
И она снова нажала на кнопку Атла-Хая, а когда корабль начал разворачиваться, поглядела на меня с вызовом, как бы говоря, что мне удастся изменить курс только через ее труп.
– Не напрягайся, - сказал я ей.
– Я сам хочу заново метнуть кости.
– Знаешь, Алиса, - произнес Папаша задумчиво, - после убийства я тоже все время чувствовал запах моего аламосца. Я уже просто не мог его выносить. Я не мог уйти от него из-за горячки, которая приковала меня к тому месту, и мне не оставалось ничего другого, как сходить с ума. И у меня ведь не было возможности улететь в Атла-Хай. Мой разум умер, но память сохранилась. К тому времени, когда ко мне вернулись силы, я решил стать совсем другим человеком. О жизни я понимал не больше, чем новорожденное дитя. Но одно во мне осталось, я знал, что не должен идти прежним путем - путем убийств и такого прочего. Мой разум отлично это сознавал, хотя, с другой стороны, он был как чистый лист бумаги. Очень странно все это.
– А затем, я полагаю, - голос Алисы был исполнен сарказма, - ты набрел на странствующего проповедника или, возможно, на доброго старого отшельника, питающегося манной небесной, и тот открыл тебе истину!
– Почему нет, Алиса?
– сказал Папаша.
– Я говорил тебе, что не ударился в религию. Когда это случилось, я отыскал парочку убийц, ребят, которым по этой части я и в подметки не годился. Но они хотели завязать, потому что ни к чему хорошему убийство не приводит, и они, как я слышал, нашли способ прекратить все это. И мы втроем долго сидели и разговаривали.
– И они открыли тебе
– Прекрати молоть чепуху, Папаша. Это невозможно.
– Это трудно, согласен с тобой, - заметил Папаша.
– Тебе нужно лишиться рассудка или испытать что-нибудь и юге похуже. Да, пожалуй, сумасшествие - действительно самый простой способ. Но это вполне возможно - жить в Мертвых землях и не убивать. А потом, долгое время спустя. обнаруживаешь, что убивать труднее, чем не убивать.
Я решил прервать эту бесплодную болтовню. Поскольку мы сейчас совершенно определенно направлялись в Атла-Хай и доберемся туда нескоро, заняться было нечем, разве что опять ломать голову над системой управления. А значит наступило время выяснить кое-какие вещи, которые я откладывал на потом.
– Зачем ты остался в самолете, Папаша?
– спросил я резко.
– Чего ты хочешь от нас с Алисой? Я не имею в виду бесплатное питание.
Он осклабился. Его зубы были белыми и ровными - вставные, конечно.
– В чем дело, Рэй?
– произнес Папаша.
– Я уже объяснил Алисе причину. Я люблю общаться с убийцами, предпочтительно с практикующими. Мне нужно обязательно говорить с ними, чтобы не сбиваться с истинного пути. В противном случае я могу снова начать убивать, а я этого не хочу.
– А, так вот как ты получаешь свои дешевые удовольст вия - из вторых рук, ты, старый извращенец, - обронила Алиса, а я добавил:
– Прекрати врать, Папаша. О том, что ты бросил ремесло убийц, хотя бы. У меня есть старые книги как раз о таких вот делах. В них сказано, что сообщник виновен точно так же, как и человек с ножом. Ты помог нам убить Пилота, издав тот дикий вопль, и ты знаешь это.
– Кто сказал, что это был я?
– запротестовал Папаша, слегка ощетинившись.
– Я никогда этого не говорил. Я просто сказал: "Забудьте об этом".
Секунду он колебался, изучая меня. Потом добавил:
– Это не я тогда кричал. По правде, я бы помешал этому, если бы смог.
– Кто же, если не ты?
Он снова пристально поглядел на меня, как бы сомневаясь.
– Не хочу об этом говорить, - сказал он, наконец решившись.
– Папаша!
– я снова был резок.
– Бродяги, которые держатся вместе, рассказывают друг другу все.
– Ну да, - признал он с улыбкой.
– То же самое, помнится, и я говорил паре-тройке парней. Это очень утешительное чувство. А потом я их убил, всех до одного.
– Может быть, Папаша, - согласился я.
– Но нас двое против тебя одного.
– Это точно, - спокойно произнес он, глядя куда-то поверх наших голов.
Я знал, о чем он думает, - о том, что Алиса по-прежнему вооружена только щипцами и что в этом тесном помещении его ножи не менее эффективны, чем моя пушка.
– Дай мне правую руку, Алиса, - сказал я. Не отрывая взгляда от Папаши, я извлек нож без рукоятки у нее из-за пояса и начал отвинчивать щипцы от культи.