Ночь волка (повести)
Шрифт:
– Мы в общем-то всегда считали, - сказал я, - что Аламос - это остатки сообщества ученых и инженеров. Теперь то же можно сказать и о ребятах из Атла-Хая. Это те кто выжил в Брукхэвене.
– Ты имеешь в виду Манхэттенский проект?
– уточни ла Алиса
– Нет, проект базировался в Колорадо-Спрингс, - возразил Папаша с уверенностью
Я отметил также, что группа ученых способна обучать техническому мышлению, даже проводить селекцию в этом направлении. А поскольку они с самого начала обладали очень высоким уровнем интеллекта, ничто не помешает им сделать ошеломляюще быстрые успехи. Можно легко представить себе, что такой народ, которому теперь ни один олух не
– Тем не менее, у них есть свои проблемы, - напомнил мне Папаша, и мы стали размышлять о войне, в которую оказались втянутыми. Саванна Фортрес, как мы знали, возникла на базе больших атомных заводов, расположенных вдоль Миссисипи, но ее культура, похоже, несла в себе более жестокие элементы, чем Атла-Аламосская культура. Раньше, когда мы пребывали в неведении, мы едва ли не романтично размышляли о тяжкой доле Атла-Хая, осажденного превосходящими и (что легко было предположить) варварскими силами, возможно, такой же печальной была ситуация в отдаленном Лос-Аламосе. Алиса напомнила мне, как голос спрашивал, умирают ли они там по-прежнему. На какое-то мгновение я почувствовал себя ужасно гордым тем. что оказался способным нанести удар по злобному агрессору. Однако тут же на смену гордости пришло другое чувство.
– Чертовски умное занятие, - признался я, - для трех так называемых реалистов - предаваться романтическим бредням.
– Да, особенно после того, как твои герои нас пробросили, - согласилась Алиса.
Папаша ухмыльнулся и сказал:
– Ага, они даже отняли у Рэя его артиллерию.
– Тут ты ошибаешься, Папаша, - возразил я, оживившись. У меня все еще есть при себе одна из тех гранат - та, которую Пилот зажал в кулаке.
– И ты поверил в слова старого мошенника, что это атомные гранаты?
– спросил меня Папаша.
– Не знаю. Конечно, особого желания сказать нам правду о чем бы то ни было я у него не подметил. Но в случае с гранатами он, возможно, и не лгал, полагая, что мы все равно не поверим. Может, это действительно своего рода крошечная атомная бомба с запалом, как в гранате.
Я вынул кубик и взвесил его в руке.
– А что, если я нажму кнопку и выброшу его за борт? Тогда мы и узнаем.
Меня действительно подмывало это сделать - от беспомощности, наверное.
– Не будь дураком, Рэй, - сказала Алиса.
– Не буду, не переживай, - успокоил я ее. В то же время я дал себе слово если когда-нибудь почувствую себя по-настоящему беспомощным, то есть, совсем плохо, я просто возьму да и нажму на кнопку, чтобы все-таки увидеть, что произойдет, образно выражаясь, отдамся на волю богов Мертвых земель.
– А почему ты думаешь, что это оружие?
– спросил Папаша.
– Что же еще, раз они так жаждали его заполучить в самый разгар войны?
– ответил я вопросом на вопрос.
– И все-таки я в этом не уверен, - сказал Папаша.
– Есть у меня предположение, о котором пока не буду говорить. Но в чем я полностью уверен, Рэй, так это в том, что первой твоей мыслью. О какой-нибудь находке - во внешнем мире или в твоем сознании - будет мысль об оружии.
– Оружие стоит того, чтобы о нем думать!
– вмешалась вдруг Алиса с неожиданной горячностью.
– Вот видишь?
– подхватил Папаша.
– Это именно то, что я хочу сказать о вас обоих. Такой тип мышления был распространен очень долгое время. Пещерный житель поднимал камень и тут же спрашивал себя "Кому я могу размозжить этим череп?". Сотни тысяч лет ему не приходило в голову, что с этого камня можно начать строительство больницы.
– Ты знаешь, Папаша, - сказал я, осторожно
– Наверное, так оно и есть, - согласился он.
– Как насчет перекусить?
Это была отличная мысль. Еще несколько минут - и мы оы уже не смогли различить еду правда, банки, по форме, соответствующие содержимому, думаю, помогли бы нам спрапиться. Было действительно забавно, что мы не знали даже как зажечь свет в этом замечательном самолете. Что лишний раз демонстрировало нашу полную беспомощность.
Мы покончили с едой, снова покурили и разместились поудобнее. Я предполагал, что до разрушенного завода нам предстоит добираться всю ночь. Никакого представления о скорости нашего полета на восток у нас не было. Папаша снова сидел сзади, а мы с Алисой полулежали в передних сиденьях, чтобы видеть друг друга. Очень скоро стало настолько темно, что мы не различали ничего, кроме огоньков сигарет и части лиц, освещавшейся при глубокой затяжке. Сигареты были хорошей идеей, так как позволяли отвлечься от мысли, что кто-то из твоих сотоварищей подползает к тебе сейчас с ножом в руке.
Экран Северной Америки по-прежнему тускло мерцал и мы могли наблюдать за тем, как наша зеленая точка двигалась к цели. Вначале в обзорном иллюминаторе было черным-черно. Потом появилось что-то вроде бронзовой кляксы, которая очень медленно перемещалась вперед и вниз. Конечно же, это была старушка Луна, движущаяся впереди нас на запад.
Спустя какое-то время я понял, на что все это похоже - на старый пульмановский спальный вагон (однажды ребенком я путешествовал в таком) или, если точнее, на вагон для курящих, идущий по рельсам глубокой ночью. Наша поврежденная антигравитация, отталкиваясь от неровностей почвы, проплывавшей внизу под нами, заставляла кабину ритмично покачиваться Я припомнил, каким загадочным, оторванным от остального мира казался мне, ребенку, тот старый спальный вагон. Теперешние ощущения были точно такими же. Я все ждал, что вот-вот раздастся гудок. То было чувство отчужденности и одиночества, которое въедается тебе в душу и остается в ней навсегда.
– Я вспоминаю первого человека, которого убил, - задумчиво начал Папаша.
– Заткнись!
– сказала ему Алиса.
– Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме убийства?
– Видимо, нет, - ответил он.
– В конце концов, здесь это самая интересная и подходящая тема. Вы можете предложить другую?
В кабине воцарилась тишина. Потом Алиса произнесла:
– Это было накануне моего дня рождения. Мне исполнялось двенадцать. Они вошли к нам на кухню и убили моего отца. Он был по-своему мудр и устроил нас жить там, где ни бомбы, ни радиоактивные осадки нас не достали. А такую опасность, как местная банда оборотней, он предусмотреть не сумел. Как раз в тот момент отец резал хлеб - домашний хлеб, выпеченный из выращенной нами пшеницы (папа был помешан на идее возврата к природе и всем таком прочем), - но отложил нож в сторону.
Отец не способен был думать о предметах или идеях как об оружии - в этом заключалась его главная слабость. Он даже в оружии не видел оружия и придерживался философии сотрудничества, как он это называл, которую пытался донести до людей. Иногда мне казалось, он был рад последней войне, потому что видел в ней свой шанс.
Однако оборотни не интересовались философией и, хотя их ножи не были такими острыми, как папин, они их не отложили. Потом они насладились пищей и мною на десерт. Помню, как один из них взял кусок хлеба и обмакнул его в кровь, как в соус. А другой сполоснул руки и лицо в холодном кофе...