Ночь
Шрифт:
Один из трех, лысый, одетый в черную униформу, всмотрелся в мое лицо.
– Кто этот молодой человек? – спросил вожак про меня.
– Книжник.
– Вам знаком тот молодой человек? – Он кивнул в сторону жестяного подноса, на котором лежали останки Рейтана. Рейтан был старше того, кто только что назвал его «молодым человеком», лет на двадцать.
– Да, это мой друг. Был моим другом.
– Назовите его имя.
– Рейтан. Также известен как Немец или Физик.
– Когда вы с ним виделись в последний раз? – Глаза лысого сверлили меня, заставляя
– Вчера. Мы пили кофе.
– О чем разговаривали?
– Про Ночь. Про невров. Про форму Земли.
– Форму Земли! Очевидно, звезданулся! – обратился к Маньке один из его подопечных.
– А что, возникли сомнения о причинах происшествия? – задал я стандартный вопрос из фильмов из прошлого. – Вы думаете, это может быть убийство?
– Сомнений нет, это все формальности. По регламенту неточности должны быть уточнены до траурной церемонии. – Манька почесал щетину на челюсти. – Просто ваш друг оставил достаточно странную посмертную записку.
– Странней некуда! – подхватил его подчиненный.
– Записка вызвала сомнения в ясности его сознания. Случаи безумия мы должны фиксировать отдельно. В целях карантинной безопасности.
– И что там говорилось? – спросил я.
– Что если законы физики больше не действуют, он, оттолкнувшись, должен полететь за горизонт, как птица.
– Мы же с вами стоим, а не летаем, – не унимался подчиненный. – Вот смотрите, я что, вот прямо полечу? – Он сделал несколько взмахов руками, имитируя полет. Его амуниция при этом оглушительно громыхала.
– Так как вы думаете, был ли ваш друг Рейтан сумасшедшим? – уставился на меня Манька.
Я колебался недолго. Безумцы перед смертью не раздают свои запасы тем, кому они больше нужны. Или раздают? С другой стороны, Мисима. Он попросил Мисиму.
– Нет. Я уверен в том, что Рейтана сгубило одиночество и неустроенность.
– Хорошо. – Манька быстро кивнул. – Приступаем к процедуре! – крикнул он.
Но Кочегара в зале не было.
– Начинаем, я сказал! – скомандовал Манька громче.
Кочегар показался из-за черной дверцы, спрятавшейся у одного из котлов, – наверное, там было его жилище. Он распахнул топку, раздразнил пламя несколькими полными лопатами черного аппетайзера и оглядел присутствующих, ожидая, что кто-то что-то скажет.
Все же было что-то притягательное в старинной традиции, когда на траурной церемонии выступали священники или приглашенные поп-звезды. Но Грушевка – секулярное государство, религия тут – на птичьих правах, а последняя поп-звезда устроилась продавать свиные уши на рынке еще тогда, когда ее узнавали на улице. Единственные профессионалы, которые подвизались на похоронах, – бабульки-плакальщицы. Поэтому прощание прошло в тишине, под хлюпанье носов.
Все, что я мог сказать моему другу Немцу, я уже не сказал вчера, когда действительно стоило это сделать.
Кочегар рванул рычаг, находившийся под жестяной пластиной, та встала на попа, и Рейтан соскользнул
Каждый раз, когда он так делал, на его лице проступали новые черты. Конфигурация черных пятен и просветов кожи менялась. Сейчас он выглядел почти добрым. Глаза – единственное, что не менялось от этих прикосновений. И именно они сейчас излучали что-то человеческое.
– Записку ту он в кулаке держал, – сказал Кочегар. – Ту, что Манька конфисковал. А вот это в кармане было. От удара оно немного в него вошло. Пришлось от тела отделять. Ты не подумай, что я по карманам у покойников перед сожжением шарю. То есть я шарю, но это же что? Разве плохо? Живым нужно, мертвым – нет.
Я промолчал.
– Так вот, эта штукенция, кажется, тебе предназначалась.
Кочегар протянул мне небольшой жестяной предмет. Он был в корке запекшейся крови. Я взял его в руки и узнал герметичную баночку из-под гуталина, которую уже видел вчера.
– Что там? – спросил я. – Кофе?
– Какой кофе, дурак! Записка! Тебе!
Я покрутил крышку, пальцы проскальзывали по влажному металлу. Наконец мне удалось ухватиться как следует, и тайник открылся. Там была бумажка. На ней два слова. Первое: Книжнику. Второе: Геродот. Я задумался, что может значить этот «Геродот», и вспомнил вчерашний разговор про газетные новости, о том, что они Рейтану напоминают что-то прочитанное раньше. Я уже собирался выйти из котельной, как Кочегар меня окликнул.
– Коробочку оставь! – приказал он, протянув ладонь.
Я отдал ему гуталинницу.
– А вот это – тебе. – Он протянул сложенный во много раз лист плотной бумаги.
Развернув его, я сразу увидел слова «Карта Белорусской Советской Социалистической Республики» и только потом разобрал очертания дорог, салатовые лесные пространства, голубые пятна озер, похожий на игрушечный лабиринт (загони шарик в центр) Минск в середине. Бумага во многих местах была испещрена рисунками, аббревиатурами и надписями.
– Цинка не надо. Отдаю бесплатно. Тебе это нужно. Мне – нет. Все как с мертвыми и живыми. Счастливого пути.
Я вышел на улицу. И мне не было холодно. Прогретое преисподней тело чувствовало себя на вечном белорусском «околоноля» так, как когда-то, когда мы жили в теплых домах, ели сытную пищу и потребляли ультрафиолет. Открыв подъезд, я услышал, как Герда здоровается со мной лаем – она всегда слышит мои шаги внизу. Когда мы расстаемся на несколько часов, с нее слетает вся язвительность и ирония, она становится просто преданной своему хозяину собакой, которая очень рада его видеть. Сейчас вот ее хвостище мел из стороны в сторону, как будто она была обычной дворнягой, а не черной благородной овчаркоподобной дворнягой, которая несколько часов назад свысока подтрунивала над Кассандрой.