Ночь

Визель Эли

Он замолчал на секунду и потом добавил:

– А главное - не бойтесь!

Вот этому совету нам бы очень хотелось последовать - если бы удалось.

Я разделся, оставив вещи на койке. В этот вечер можно было не опасаться, что их украдут.

Тиби и Йосси, которые одновременно со мной сменили бригаду, подошли ко мне:

– Давай держаться вместе. Так мы будем сильнее.

Йосси бормотал что-то сквозь зубы. Должно быть, молился. Я раньше не знал, что он верующий. Я даже был уверен в обратном.

А Тиби, очень бледный, молчал. Все заключенные нашего блока стояли голые между койками. Именно так, наверное, и стоят в день Страшного суда.

– Идут!..

Три офицера СС окружали знаменитого доктора Менгеле, того самого, который принимал нас в Биркенау. Староста блока, силясь улыбнуться, спросил нас:

– Готовы?

Да, мы были готовы. Эсэсовские врачи тоже. Доктор Менгеле держал список с нашими номерами. Он дал знак старосте: "Можно начинать!". Как будто это была игра.

Сначала должна была пройти "элита" блока: Stubenalteste[Староста комнаты (нем.) - Прим. автора], капо, бригадиры, - естественно, все они были в хорошей форме. Потом пришел черед рядовых заключенных. Доктор Менгеле оглядывал всех с головы до ног, время от времени записывая какой-нибудь номер. У меня была только одна мысль: не дать записать свой номер, не показать ему левую руку.

Передо мной оставались только Тиби и Йосси. Они прошли благополучно. Я успел заметить, что Менгеле не записал их номера. Кто-то толкал меня. Моя очередь. Я кинулся бежать, не глядя по сторонам. А в голове навязчиво звучало: ты слишком тощий, слишком слабый, слишком тощий, ты годишься только для крематория... Мне казалось, что я бегу бесконечно долго, уже много лет... Ты слишком тощий, слишком слабый... Наконец, совершенно обессиленный, я добежал. Переводя дух, я спросил Тиби и Йосси:

– Меня записали?

– Нет, - сказал Йосси. И добавил с улыбкой.
– Это было бы в любом случае невозможно: ты бежал слишком быстро...

Я рассмеялся. Я был счастлив. Я готов был всех расцеловать. В эту минуту другие меня не интересовали! Меня не записали!

Те, чьи номера отметили, держались в стороне, всеми покинутые. Некоторые из них молча плакали.

Офицеры ушли. Появился староста блока, его лицо выражало нашу общую усталость:

– Всё прошло хорошо. Не тревожьтесь. Никому ничего не угрожает. Никому...

Он снова попытался улыбнуться. Несчастный, изможденный и высохший еврей взволнованно спросил его дрожащим голосом:

– Но... но... меня же записали!

Староста блока дал волю негодованию: что, кто-то осмелился ему не поверить?!

– Это еще что? Значит, я вру? Говорю вам раз и навсегда: вам ничего не угрожает! Никому! Просто вам нравится упиваться своим отчаянием, идиоты!

Ударил колокол, возвещая, что селекция окончилась во всем лагере.

Я со всех ног бросился к 36-му блоку, но

по дороге встретил отца. Он шел ко мне.

– Ну что? Ты проскочил?

– Да. А ты?

– Я тоже.

Теперь мы оба вздохнули с облегчением. У отца был для меня подарок полпайки хлеба, которую он выменял на кусок найденной на складе резины, годной на изготовление подметки.

Колокол. Пора было расходиться, идти спать. Здесь всё делалось по сигналу колокола. Он подавал мне команды, и я автоматически их выполнял. Я его ненавидел. Когда мне случалось мечтать о лучшей жизни, я мог вообразить себе только одно: мир без колокола.

Прошло несколько дней. Мы больше не думали о селекции. Как обычно, ходили на работу и грузили в вагоны тяжелые каменные глыбы. Изменилось только то, что хлеба стали давать меньше. В тот день мы, как всегда, встали до рассвета. Нам раздали черный кофе и хлеб. Мы собирались, как обычно, отправиться на стройку. Прибежал староста блока:

– Помолчите минутку. У меня тут список номеров. Я их вам прочту. Те, кого я назову, сегодня не пойдут на работу. Они останутся в лагере.

И он тихо назвал десяток номеров. Мы поняли: это были результаты селекции. Доктор Менгеле не забыл.

Староста направился в свою комнату. Но его окружил десяток заключенных, цеплявшихся за его одежду:

– Спасите нас! Вы же обещали... Мы хотим идти на стройку. Мы в силах работать. Мы хорошие работники. Мы можем... Мы хотим...

Он пытался их успокоить, разубедить, объяснить: то, что они остаются в лагере, ничего не значит, не предвещает ничего страшного.

– Я ведь каждый день тут остаюсь...

Это было не слишком убедительно. Он понял это, больше ничего не сказал и заперся у себя в комнате.

Ударил колокол.

– Строиться!

Теперь неважно было, что работа тяжелая. Главное было уйти подальше от блока, подальше от горнила смерти, от сердцевины ада.

Я увидел, что ко мне бежит отец. Мне внезапно стало страшно.

– Что случилось?

Он задыхался и никак не мог разжать губы.

– Я тоже... Я тоже... мне велели остаться в лагере.

Его номер записали во время селекции, а он не заметил.

– Что же делать?
– спросил я в ужасе.

Но это он пытался успокоить меня:

– Пока еще не точно. Еще можно этого избежать. Сегодня будет вторая селекция... решающая...

Я молчал.

Он чувствовал, что у него мало времени. Он говорил быстро и сбивчиво, прерывающимся голосом. Ему хотелось сказать мне многое. Он знал, что через несколько секунд я должен буду уйти. И он останется один, совершенно один...

– Вот, возьми этот нож, мне он больше не нужен. А тебе может пригодиться. И возьми еще ложку. Не продавай их. Быстро! Ну, бери то, что я даю!

Наследство...