Ночи Истории
Шрифт:
И замолчал, все же устыдившись своих слов, вспомнив, что существует граница, которую честь мужчины не позволяет переступать.
Его слова все еще звучали в ее ушах, когда она возвращалась домой. Той же ночью она отправилась к коменданту Зеландии.
Когда она пришла, Ринсольт ужинал. Не выходя из-за стола, он приказал впустить Сапфиру Данвельт.
— Да, мадам?
— Могу я поговорить с вами наедине?
Ее голос был ровным и спокойным, как и ее взгляд.
Он отослал всех своих людей, отпил большой глоток из кубка, стоявшего у локтя, вытер рот тыльной стороной ладони и
— Вчера, — сказала она, — вы обратились ко мне с предложением. Во всяком случае, мне так показалось.
На его лице отразилось удивление, но его сменила радость.
— Значит, так, мадам. Здесь я распоряжаюсь жизнью и смертью. Но в случае с вашим мужем я передаю власть вам. Одно слово — и я подпишу приказ, по которому он выйдет из тюрьмы еще до рассвета.
— Я пришла, чтобы сказать это слово, — ответила она.
Какое-то мгновение Ринсольт глядел на нее; его улыбка становилась все шире, на щеках вспыхнул румянец. Он вскочил, опрокинув кресло.
Со словами «Черт побери!» он обнял ее и прижал к себе ее трепещущее тело…
На другое утро, сразу после восхода солнца, Сапфира уже стучалась в ворота миддельбургской тюрьмы, судорожно сжимая в руке бумагу, подписанную комендантом.
— Приказ коменданта Зеландии об освобождении Филиппа Данвельта! — срывающимся от волнения голосом воскликнула она.
Тюремщик взглянул на бумагу, потом на лицо ее подательницы. Его губы сжались.
— Идемте, — сказал он и повел ее по мрачному коридору в камеру, где накануне она встречалась с мужем.
Тюремщик распахнул дверь, и Сапфира быстро вошла внутрь.
— Филипп! — вскрикнула она и запнулась на следующем слове…
Он лежал неподвижно на убогом тюфяке. Его сложенные руки покоились на груди, лицо было воскового оттенка, из-под полуприкрытых век глядели остекленевшие глаза.
Она подбежала к нему и, упав на колени, прикоснулась к телу.
— Мертв! — вскричала она и, стоя на коленях, обернулась к тюремщику, мявшемуся в дверях. — Мертв!
— Его повесили вечером, мадам, — тихо проговорил тот.
Она застонала и, лишившись чувств, упала на тело супруга.
Вечером она вновь пришла в Гравенхоф, чтобы встретиться с Ринсольтом. Ее впустили. Это была уже совсем другая женщина — с измученным, перекошенным страданием лицом, в котором не осталось и следа былой красоты. Подойдя к коменданту, она какое-то время смотрела на него молча, с неописуемой ненавистью во взгляде, потом заговорила, и в словах ее вылилась вся ненависть к нему.
Он выслушал ее, пожал плечами и снисходительно улыбнулся.
— Что обещал, то и сделал, — ответил он. — Я дал слово, что Данвельт выйдет из тюрьмы. Разве я не исполнил этого? Едва ли вам стоило рассчитывать на то, что я позволю ему мешать нашим с вами приятным свиданиям!
Она в ужасе отступила под его похотливым взглядом и убежала прочь, сопровождаемая его циничным хохотом.
Целую неделю после этого она сидела дома и размышлял?., ко настал день, когда в сопровождении слуг вышла на улицу в трауре и взошла на борт плоскодонной баржи, которая отправилась вверх по Шельде к Антверпену. Конечной целью 7 Заказ 2864 путешествия был Брюгге, но об этом
В блистательном, залитом июльским солнцем Брюгге кипела жизнь. В то время город был всемирной ярмаркой, центром мировой торговли. За его стенами размещались десятки иностранных торговых домов и не меньшее количество посольств иноземных государств. В течение одного дня здесь можно было услышать все языки мира. Они звучали на широких оживленных улицах среди величественных зданий, каких вы не встретили бы в других европейских городах. В порт прибывали тяжело груженные торговые суда из Венеции, Генуи, Германии, из стран Балтики, из Константинополя и Англии, а на переполненных рынках толпились, покупая и продавая различный товар, ломбардийцы и венецианцы, левантийцы, тевтонцы и саксонцы.
Миновал полдень, и огромная колокольня, возвышавшаяся над герцогским замком, отбрасывала тень на многолюдную площадь. Среди многоязычного гомона толпы выделялись звук рога и крики: «Герцог! Герцог!»
Показалась пышная кавалькада из сорока примерно всадников, продвигавшихся медленным шагом. Это двор герцога возвращался в замок после охоты. Над толпой горожан воцарилась тишина. Народ почтительно расступился, и вместо человеческих голосов теперь слышался лишь стук копыт о булыжники, перезвон соколиных колокольчиков, лай охотничьих собак и звук того рога, который первым возвестил о прибытии герцога.
Это была пышная процессия, в которой переливались все цвета радуги в одежде ее участников. Здесь были вельможи в шелках и бархате всевозможных оттенков и сапогах из тончайшей испанской кожи, дамы в нарядных головных уборах с развевающимися вуалями, в вышитых накидках, ниспадавших до брюха их лошадей в роскошной сбруе.
По обе стороны процессии шли конюхи и егеря и вели охотничьих собак.
Горожане вытянули шеи, и левантийский торговец заспорил с ломбардийцем о том, сколько стоит все это великолепие. Затем появился сам юный герцог. Его черный камзол резко контрастировал с окружавшим блеском. Он был невысок, но производил впечатление сильного человека благодаря прекрасному сложению. На худом загорелом лице выделялись живые глаза. Рядом с ним на белой лошади ехал юноша, одетый с ног до головы в шелк цвета пламени; его красивую золотоволосую голову покрывала островерхая черная бархатная шляпа, на левом запястье сидел сокол с колпачком на голове. За спиной юноши на черной ленте висела маленькая лютня. Он радостно смеялся, являя собой воплощение молодости и веселья.
Процессия медленно продвигалась по направлению к Принцессхофу, резиденции герцога. Кавалькада уже почти пересекла площадь, когда внезапно раздался женский голос, громкий и возбужденный:
— Я прошу справедливости, герцог Бургундии! Нарушены мои законные права!
Этот крик испугал вельможных всадников, и они на мгновение утратили свое веселье.
Одетый в красное юноша, скакавший рядом с герцогом, повернулся в седле посмотреть, кто это так жалобно кричит, и увидел Сапфиру Данвельт.