Ночлег в чужой квартире
Шрифт:
Теперь Батышев был спокоен, весел и внутренне готов к любому повороту судьбы. Не прояснится к утру — ну и бог с ним, не полетит. Прояснится — что ж, Москва всегда Москва. Но — к черту авоську! Он уже не помнил, когда в последний раз летал в Москву просто так, для себя, без тайных умыслов и нервного напряжения. Посидит денек на конференции, отметится, и… Наверняка же новые выставки, театры, приятеля повидать. Не того, что в министерстве, а другого, отличного парня, к которому вот уже лет десять, прилетая,
Марина сидела в кресле и смотрела на него. Он тоже сел и заворочался, устраиваясь покомфортабельней.
— Ну, так что? Как тебе жить дальше, да?
Она молча ждала.
Батышеву совсем не хотелось спать. Голова была свободна, настроение прекрасное — в таком состоянии легко и обдумывать, и решать.
— Слушай, — сказал он, — тебе приходило в голову, что всю эту историю рано или поздно придется кончать?
— Естественно, приходило.
— А что лучше рано, чем поздно?
— С чего бы иначе я летела в Москву?
— Но тогда в чем дело?
Девушка насупилась:
— Не знаю. Вот не могу. Будто человека убиваю.
Помолчала и произнесла убежденно:
— Я не могу без него.
Батышеву не понравилась последняя фраза — в ней было что-то искусственное, театральное. Он возразил спокойно и жестко:
— Но ведь и жена — Света, если не ошибаюсь, — тоже не может без него?
— Да я ведь все понимаю, — сказала Марина и усмехнулась, словно извиняясь. — Все понимаю! Она не может без него, он не может без нее, и оба они прекрасно обходятся без меня.
Она откинулась в кресле, по-мужски забросила ногу на ногу — ступни ее в белых плотных носках казались не по росту маленькими. Батышев вдруг подумал о том, как все это, по сути, нелепо, как свежа, стройна и, наверное, хороша телом эта нелюбимая девочка. Бог ты мой — да десятки парней мечтали бы…
— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…
— Безвыходных положений не бывает.
— Ну а как?
Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.
Он покачал головой:
— Знаешь, милая, я все-таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…
— Переспать с кем-нибудь? — спросила она. — Вы это имеете в виду?
Он улыбнулся:
— Вот видишь, а я не решился на столь энергичную формулировку.
Она произнесла разочарованно:
— Это ничего не дает. Я как-то попыталась. Единственное желание было потом — влезть под душ. И даже не с мылом, а с песком.
— Понятно, — пробурчал Батышев, — понятно…
Собственно говоря, девчонка сделала лишь то, что предлагал он сам. Но оттого, что уже сделала, что и этот порожек перешагнула, Батышев почувствовал досаду и боль
Он словно бы поднял глаза от мрачно молчавшей Марины и увидел не только ступеньку, на которой она стоит, но и всю лестницу. Еще год-другой, пара таких же, с отчаяния, экспериментов, а там, глядишь, и губы стойко пахнут сигаретой, и рюмашка хороша от тоски, и аборт не в диковинку, и матерком не побрезгует… И вот уже нет несчастной влюбленной девчонки, а есть просто очередная баба-неудачница…
Поднимающаяся злость требовала адреса, и Батышев легко его нашел. Черт побери, ну а этот тощий гражданин, этот добродетельный муж, так мучившийся после греха, — он-то что думает? Он-то, с его умным лицом, должен чувствовать ответственность за девчонку?
— Слушай, — сказал Батышев, — дурацкий вопрос, но ты уж, будь добра, ответь: за что ты все-таки его любишь?
— Не знаю. Просто люблю.
Произнесено это было искренне. Но сама фраза была банальна, Батышев и раньше слышал ее или что-то вроде. Он заговорил, все больше раздражаясь:
— «Просто люблю» — это хорошо. Но давай все же попробуем логически. Примитивно. Я его не знаю, но уж ты, пожалуйста, разберись спокойно. Может, он действительно совершенство. Тогда что ж, не жалко и плюнуть на собственную судьбу, на будущее, на достоинство — просто за счастье бегать для него в магазин. Уж если это такой уникальный человек!
Марина посмотрела на него задумчиво.
— Он добрый, — начала она нерешительно.
Батышев поймал ее на интонации:
— А почему сомнение в голосе?
Марина вздохнула:
— Не хочется об этом думать, но иногда мне кажется, он просто ко всему безразличен. Никогда не выходит из себя. Возьмет газету — хоть дом гори, пока не кончит, не оторвется… Но с другой стороны, он ведь мне здорово помог?
Она словно спрашивала, и Батышев ответил тоже вопросом:
— Другие помогали меньше?
— Так не помог никто, — возразила она твердо. Но тут же скривилась и замотала головой, будто стряхивая дурман или сон: — Да нет, конечно! Чушь. Другие помогали в сто раз больше. Да и в тот раз он, по-моему, не столько хотел помочь, сколько боялся. Он вообще довольно труслив.
— А чем помог-то, если не секрет?
Она удивленно вскинула глаза:
— Я же вам рассказывала. Тогда, на даче. Мне это было вот так нужно!.. Но есть у меня подозрение, что он пошел в лес не поэтому, а… Ну, просто испугался, что я сделаю какую-нибудь глупость. А это ему, конечно, ни к чему.