Ночлег
Шрифт:
– Ну, это значит, жаден уж очень, - заметил солдат.
– А я про что ж? Не пожадничай, жил бы да жил, любезное дело; а теперь вот и судись. Своих еще приплотит.
– Приплотит, - заметили мужики,
– Уж это как есть.
– Ну, за хлеб за соль, - сказал прохожий, вылезая из-за стола.
– На здоровье, - ответила хозяйка.
– Акулина, сбирай!
– Да, вот про суд-то вы говорите, - начал опять прохожий, обращаясь к мужикам, лежавшим на полатях.
– Н-да, - отозвались мужики.
– Ну, так вот со мной грех такой-то вышел: тягали меня довольно, и
– За что ж так?
– Да вот какое дело. Летошний год тоже не плошь этого гуртовщика гнал я скотину и тоже по барской земле; ну и недоглядел. Тропиночка эта узенькая, и сейчас тут поворот. Скотина эта сгрудилась, заметалась, ни туда ни сюда. Мальчонка у меня, жид его дери, непутный такой; я ему кричу: Трушка, дуй те горой, - верни! А тут это, на грех, земский навстречу с ружьем. Собачонка эта у него Центра, разбежалась да как бросится прямо в стадо. Одна корова хвост подняла, фю! Я гляжу, уж она вон де: так и чешет по овсам; другая поглядела, поглядела, да за ней. Я - "Куда! Куда!" - ну, брат, шабаш! Сейчас сторож выскочил, коров загнали, а меня судить. Судили, судили и присудили, братцы мои, чтобы то есть разойтись полюбовно: мир там колько-то денег приплатил, а пастуха наказать, чтобы вперед глядел. Вот сейчас повестили: явиться пастуху в расправу. Пошел я. Шел, шел, а волость-то верст пятьдесят от нашей деревни. Иду я дорогой и думаю: "Эх, мол, насидятся у меня робятенки без хлеба. Поскорей бы мне дойти". Все это у меня в уме, да все про скотину думается; не управится без меня мальчонка, ни за что не управится. Где ему?
– глуп.
Пришел. Сейчас к писарю: так и так, вот, говорю, я пришел.
Писарь, ладно, говорит, подожди.
Ну, переночевал ночь; наутре чуть зорька занялась, я вскочил; ну, думаю, только бы меня, дай господи, поскорей отжучили, сейчас бы я марш домой. Ждал, ждал, целый день на крылечке просидел, все ждал; не пущают - и шабаш. Чуть увижу: мужики из-за угла выходят - ну, думаю, слава тебе господи, сейчас меня драть. Гляжу, нет, мимо прошли.
Старшина с писарем стоят, шепчутся; ну, вот, думаю, это про меня. Вот сейчас гашник 4 расстегнул... Глядь, в кабак пошли. Ах ты боже мой! Что ты станешь делать? Измучили. И еще день прошел. Я не пью, не ем, жду не дождусь: скоро ли, мол, это меня отпустят. Пойду, пойду к писарю: батюшка, отец родной, вели ты меня наказать!
– Подожди, говорит. Вот те и сказ. А меня пуще всего скотина-то сокрушила. Где Трушке управиться одному! Да и сидел бы я, сидел теперь, думаю себе, лапотишки ковырял. А тут скука-то меня очень уж одолела. Ведь как думаешь, братец мой, трои сутки живу, не пущают. На четвертый день сижу у ворот, идет знакомый мужик: что ты, говорит? Так и так, говорю, вот какое горе. "Э, дурак, говорит, целковый денег есть?" - "Есть, говорю, есть". "Поди дай, сейчас отпустят". Ведь и точно, братец мой, сейчас же, слова не сказал, разложили и отодрали. "Давно бы ты так", говорит.
– Так вот, они, деньги-то, что значит, - начал было опять прохожий; но в это время кто-то постучался в калитку.
– Акулина, - сказала хозяйка, - проснись! Поди пусти, кто там это?
Работница нехотя встала с лавки, почавкала губами, почесала у себя за пазухой и ворча пошла отпирать.
– Кто ж это там?
– спросила хозяйка.
– А бог его знает; стучит, а не откликается. Я испужалась да бежать.
– Господи Иисусе Христе! Кого это там еще носит экую пору? Робятушки, сходите-ка, посмотрите! Я боюсь до смерти. Кто его знает.
Мужики на полатях прижались и ничего не ответили.
– Что ж вы - спите, что ли? А ты что сидишь, воин?
– Ступай сама, что ты меня посылаешь?
– ответил солдат.
– Постой, я схожу, я не боюсь, меня не съест, - сказал прохожий и пошел отворять, но сейчас же вернулся. Вслед за ним вошел длинный, худощавый мещанин в старой драной чуйке, помолился богу и поклонился хозяйке.
– Что ж ты, черт, не откликаешься?
– сердито спросила его хозяйка. Испужал до смерти.
– Я, признаться, пошутил, - робко улыбаясь, сказал мещанин, запахнулся и тихо сел на лавку.
Все молчали. Хозяйка насупилась и начала грызть ногти.
Прохожий что-то порылся в мешке и стал укладываться спать.
Мещанин сидел молча, поджав ноги под лавку, и потягивал носом.
– Ишь ты, шляются!
– наконец сказала хозяйка.
– Зачем тебя ночью притащило? Что тебе дома не сидится?
– А как нонче, значит, дело праздничное, - запинаясь заговорил мещанин, глядя на полати и отряхая картуз, - ну, и... думается так, что пойти, мол, к Агафье Матвевне понаведаться, - сказал мещанин и кашлянул.
– Очень нужно, - ответила хозяйка.
Опять замолчали.
Мещанин стал перебирать пальцами свою жидкую бороденку и все старался украдкою от хозяйки заглянуть на печку, потом замычал что-то и опять кашлянул. Хозяйка вдруг на это озлилась:
– Ты у меня сидеть, так сиди смирно! Что ты кашляешь, настоящая как овца.
– Да, признаться, простудился...
– начал было мещанин.
– Я тебе такую простуду задам, ты у меня смотри, бесстыжие твои глаза.
В это время на печи завозился хозяин. Мещанин вздохнул и стал потихоньку барабанить пальцами по лавке.
– Андел хранитель, заступница царица небесная...
– шептал прохожий, укладываясь спать.
Солдат плюнул и стал выколачивать трубку о каблук сапога.
– А я, а я, а я тебя, а я тебя не боюсь...
– бормотал спросонья на печи хозяин.
Мещанин икнул.
– Поди вон! Поди, тебе говорят!
– сказала мещанину хозяйка.
– Помилуйте! Агафья Матвевна!
– Уйди! И слушать я тебя не хочу.
Но тут хозяин уже слезал с печи и кричал:
– Агашка! Цыц! Сволочь! Де моя шапка?
Хозяйка молчала.
– Де моя шапка? Скажешь ты или нет? А?
– Ступай спать!
– Нет, я тебя спрашиваю, де моя шапка? Слышала?
Хозяин стоял босиком среди избы и водил глазами, отыскивая шапку. Мещанин, стоял у двери, чистил свой картуз.
– Ты чего дожидаешься?
– спросила его хозяйка.
– Тебе хочется, чтобы я тебя проводила? Так постой, голубчик!
– Агашка, черт, подай шапку!
– кричал хозяин.
– А, да что с вами толковать!
Хозяйка схватила мещанина за чуйку и потащила его из избы.