Ночная прогулка. В двух лицах... Путешествие в эпицентр. Свет былого

Шоу Боб

Если на вашем корабле хорошее астронавигационное оборудование, он может войти в ворота, не сбрасывая скорости; но если компьютер, управляющий кораблем, «засомневается», точно ли определены координаты, он может маневрировать несколько дней подряд, чтобы сбросить скорость и занять нужное положение. Компьютер знает — и вы, обливаясь потом в своей противоперегрузочной камере, тоже знаете, — что если корабль в момент прыжка не сориентирован должным образом, вам никогда больше не придется дышать густым и нежным воздухом Земли. Об этом позаботится непостижимая геометрия нуль-пространства.

И вот с ледяной испариной на лбу, с пересохшим горлом вы ждете, когда щелкнет реле, и молитесь, чтобы какой-нибудь

безумный случай не отбросил вас от дома на бессчетные, безнадежные световые годы. Ничего не поделаешь, так уж устроен человек.

Нуль-пространство непостижимо, но это не значит, что оно иррационально. Если все приборы — все эти стеклянные и железные штучки в чреве вашего корабля — работают безукоризненно, вы можете совершить хоть миллион прыжков через нуль-пространство из точки А в точку Б, не промахнувшись ни на миллиметр. Трудности возникают из-за того, что нуль-пространство анизотропно. Когда вы достигли Б, такой же прыжок в противоположном направлении не вернет вас в А; строго говоря, он приведет вас в любую случайную точку Вселенной, за исключением А. Если такое однажды случится, все, что вам останется, — это совершать вслепую прыжок за прыжком. Если вы будете заниматься этим достаточно долго и вам повезет, вы можете вынырнуть рядом с какой-нибудь подходящей для жизни планетой. Впрочем, вероятность этого крайне невелика.

За первые сто лет межзвездных исследований только Земля выслала в космос около сорока миллионов автоматических зондов. Вернуться смогли неполных две сотни, из которых ровно восемь нашли пригодные для освоения планетные системы. Из десятков пилотируемых кораблей, случайно совершивших «слепой» прыжок, не вернулось ни одного — во всяком случае, на Землю. Возможно, некоторые из них еще летят, а потомки первых экипажей все еще живы. И только равнодушные звезды видят, как судьба гонит этих космических Летучих Голландцев все дальше и дальше, за границы известного. Те восемь зондов-счастливчиков проложили извилистые торговые пути, и все последующие годы корабли с людьми на борту старались не отклоняться от них ни на йоту. Это еще одна особенность путешествий в нуль-пространстве, которая не дает вам покоя, пока вы ждете, когда сработает реле. Хотя она логически вытекает из анизотропии нуль-пространства, несколько пионеров космоса узнали на собственной шкуре, что прыжок из точки вблизи от А не приведет вас в соответствующую точку около Б. Если вы отклонитесь от установленного отправного пункта прыжка — так называемых ворот — больше, чем на две световые секунды, — то отправитесь в слепое странствие по обратной стороне вечности.

Вот почему в эти бесконечные последние секунды, плавая в противоперегрузочной камере и дыша провонявшим резиной воздухом, вы обливаетесь потом и молитесь Богу.

И вот почему планета Эмм-Лютер, бывшая колония Земли, добившаяся независимости, так ревностно оберегала несколько цепочек цифр, которые сейчас были заперты в мозгу Сэма Теллона. На Эмм-Лютере был только один континент, поэтому планета нуждалась в жизненном пространстве и стремилась расширить его не менее жадно, чем Земля. И вот Эмм-Лютеру неслыханно повезло — зонд обнаружил зеленую планету на расстоянии всего лишь около четырехсот ворот в одну сторону и меньше двух тысяч — в другую.

Эмм-Лютеру нужно было время, чтобы закрепиться там прежде, чем огромные корабли — всепобеждающее семя бесконечной земной экспансии — устремятся в это новое плодородное лоно.

Глава третья

Ждать Теллону пришлось недолго. Он понял, что атака началась, когда вдруг осознал, что танцует с Майрой, девушкой, умершей на Земле двадцать лет назад.

«Нет, — прошептал он. — Я не хочу этого». Но она была здесь,

в его объятиях, и они медленно кружились в многоцветном сумраке дансинга «Звездная пыль». Он попытался вновь ощутить себя здесь, в обшарпанном гостиничном номере на Эмм-Лютере, почувствовать под собой жесткое сиденье кресла. Впрочем, что толку в таких попытках? Ведь это все равно ждет его где-то в далеком будущем.

Внезапно он стал гораздо моложе. Он еще писал свой диплом по электронике. И сейчас он обнимал Майру. ВСЕ ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. Он упоенно впитывал ее облик, любовался густой копной каштановых волос, ее глазами цвета писки. Они медленно, с наслаждением двигались под звуки музыки, и Майра, как всегда, чуть-чуть отставала от такта. «Ну, танцевать она никогда толком не умела, — с нежностью подумал он, — но ведь впереди уйма времени, чтобы научиться, после того, как они поженятся». А сейчас достаточно просто скользить сквозь облака серого дыма и переливающийся звездными огоньками сумрак.

Дансинг медленно растворился в воздухе. Он уже в другом месте и в другом времени. Он сидит в уютном старом баре в Беркли и ждет ее. Оранжевые блики играют на роскошных панелях темного дерева, которыми облицованы стены. Она что-то уж слишком запаздывает. Он злится. Она ведь знает, где он ждет ее, так что если уж не захотела прийти на свидание, могла бы и позвонить. Похоже, она чересчур разбаловалась, слишком многое стала принимать как должное и теперь думает, что он попрется за тридевять земель к ней домой выяснить, что случилось. Ну что ж, он ее проучит. И он начал пить — решительно, мстительно, а страх все разрастался, как темное пятно, хоть он и отчаянно пытался остановить его.

Следующее утро. Дремотная тишина метрологической лаборатории. Разостланная на прожженном сигаретами столе газета, и — невероятно! — на матовой пластиковой странице лицо Майры. Ее отец — печальный, вечно бормочущий что-то под нос великан (много лет назад мать Майры бросила его), — задушил Майру подушкой, а потом вскрыл себе вены портативной циркулярной пилой.

Цвета расплываются в глазах, горе, как морской прилив, заливает душу. И снова музыка, они танцуют; но на этот раз Майра куда сильнее отстает от медленного ритма. И вся она обмякшая, тяжелая. Он поддерживает ее, не дает упасть; ее дыхание клокочет у самого его уха…

Теллон, вскрикнув, сжал засаленные подлокотники кресла.

— Ну что, очнулся? — произнес чей-то голос.

— Надо же, какой романтичный мальчик! А по виду не скажешь, — тихо рассмеялся кто-то другой.

Теллон открыл глаза. В комнате было полно людей в серых габардиновых мундирах гражданской службы безопасности ЭЛСБ. Вооружены они были легко: преимущественно многоствольными похожими на веера «шершнями», хотя он заметил и обычные пистолеты. Лица веселые и довольные, у некоторых на щеках еще виднелись тонкие розовые полоски — следы масок, защищавших их от психотропного газа.

При каждом вдохе его начинало тошнить, и желудок выворачивало наизнанку. Но физическая дурнота была пустяком в сравнении с эмоциональным потрясением. Его все еще колотило; это был нервный шок и одновременно нестерпимое чувство, что над ним надругались — схватили, вскрыли и распяли на анатомическом столе, как подопытное животное. Майра, любимая… Прости меня. А вы, выродки, вы — ухмыляющиеся, омерзительные…

На миг он напрягся, уже готовый броситься вперед, но тут же понял — как раз на это они и рассчитывают. Вот почему они использовали вместо обычного паралитического газа аналог ЛСД. Теллон заставил себя расслабиться; он способен выдержать все, что готовят ему Крюгер, Черкасский, Зепперитц, и он это докажет. Он будет жить. Он сумеет уцелеть и сохранить рассудок — хотя бы для того, чтобы прочесть все книги в их тюремной библиотеке.