Ночная стража
Шрифт:
— Вы можете, если хотите, чтобы я и другие девушки были с вами, — ответствовала Рози. — «Бесплатная» — не то слово, которое бы нам хотелось видеть в данном контексте.
— Ох, ну хорошо, — согласился Редж, делая заметки. — Все довольны Правдой, Справедливостью и Свободой, так?
— И канализации получше. — Это был голос миссис Резерфорд. — И что-нибудь сделать с крысами.
— Полагаю, мы должны думать о более возвышенных материях, товарищ миссис Резерфорд, — сказал Редж.
— Я не товарищ, мистер Башмак, как и мистер Резерфорд, —
— У меня есть вопрос, — раздался голос из толпы зрителей. — Гарри Гибкий я. Держу обувную лавку в Новых Сапожниках…
Редж тут же ухватился за эту возможность избежать разговора с госпожой Резерфорд. Революционеры не должны встречаться с кем-то вроде госпожи Резерфорд в свой первый день.
— Да, товарищ Гибкий?
— И мы не бужуры, — добавила госпожа Резерфорд, не желая пускать все на самотек.
— Э, буржуазия, — поправил Редж. — Наш манифест взывает к буржуазии. Это как бур, э, жуаз, э, и я.
— Буржуазия, буржуазия, — проговорила госпожа Резерфорд, точно пробуя слово на язык. — Это… звучит не так уж плохо. Чем, э, они занимаются?
— В любом случае, здесь в седьмом пункте этой бумажки… — настаивал мистер Гибкий.
— … Народной Декларации Славного Двадцать Четвертого Мая, — поправил Редж.
— Да, да, точно… ну, здесь сказано, что мы получим во владение средства производства, вроде того, так я хочу знать вот что, как это будет действовать в отношении моей лавки? То есть, она в любом случае будет моей, так? Просто не то, чтобы там было места больше чем для меня и моего парня, Гэрбата, и, может, одного покупателя.
В темноте Ваймс улыбнулся. Некоторые вещи Редж никогда не мог предусмотреть.
— А, но после революции вся собственность будет принадлежать простым людям… э… то есть, она принадлежит и вам, и всем остальным, понимаете?
Товарищ Гибкий казался озадаченным.
— Но туфли делать буду я?
— Разумеется. Но все будет принадлежать народу.
— Тогда… кто будет платить за обувь? — спросил мистер Гибкий.
— За свою обувь все будут платить разумную цену, и вы не будете виноваты в том, что живете за счет обычного работяги, — коротко ответил Редж. — Теперь, если…
— То есть, коров?
— Что?
— Ну, там ведь только коровы, и парни с кожевенной лавки, и, честно говоря, они ведь целыми днями просто стоят в поле, ну, не парни, конечно, но…
— Послушайте, — вздохнул Редж. — Все будет принадлежать народу, и все будут жить лучше. Вы понимаете?
Сапожник нахмурился еще больше. Он не был уверен, что принадлежит к этому самому народу.
— Я думал, что мы просто не хотели, чтоб на нашей улице были солдаты, и толпа, и все такое, — произнес он.
Вид у Реджа был затравленный. И он нырнул в поисках безопасности.
— Ну, по крайней мере, мы все можем согласиться с Правдой, Свободой и Справедливостью, да?
Они закивали. Этого хотели все. Это ничего не стоило.
В
— Вам бы хотелось Свободы, Правды и Справедливости, так ведь, товарищ сержант? — подбадривающее осведомился Редж.
— Мне бы хотелось вареного яйца, — отозвался Ваймс, туша спичку.
В ответ раздался нервный смешок, но Редж выглядел обиженным.
— В подобной ситуации, сержант, я полагаю, нам следует несколько расширить свои…
— Ну, да, мы могли бы, — произнес Ваймс, спускаясь по ступенькам. Он взглянул на листки, лежащие перед Реджем. Его это заботило. Правда, заботило. И он был серьезен. Очень серьезен. — Но… ну, Редж, завтра опять встанет солнце, и я вполне уверен что, чтобы не произошло, мы не найдем Свободу, и не будет полной Справедливости, и я чертовски уверен, что мы не узнаем Правды. Но вполне возможно, что я все же получу вареное яйцо. К чему все это, Редж?
— Народная Республика Улицы Паточной Шахты! — гордо заявил Редж. — Мы формируем правительство!
— О, прекрасно, — вздохнул Ваймс. — Еще одно. Как раз то, что нужно. Теперь, кто-нибудь из вас знает, где мои чертовы баррикады?
— Драсьте, мистер Киль, — раздался клейкий голос.
Он опустил взгляд. Там, все еще в своем большом плаще и теперь еще и в огромном шлеме, стоял Шнобби Шноббс.
— Как ты здесь оказался, Шнобби?
— Моя мама говорит, что я пронырливый, — ухмыльнулся Шнобби. Рукав, сложившись гармошкой, поднялся к голове беспризорника, и Ваймс понял, что где-то там это означало приветствие.
— Она права, — согласился Ваймс. — Так где…
— Я теперь констебль, сержант, — сообщил Шнобби. — Так сказал мистер Колон. Он дал мне шлем, и я вырезал себе значок из, из… что это, такое, из воска, вроде свечи, но есть нельзя?
— Мыло, Шнобби. Запомни это слово.
— Точно. А потом я вырежу…
— Где сейчас баррикады, Шнобби?
— Это будет стоить…
— Я твой сержант, Шнобби. Больше финансовые отношения нас не связывают. Скажи мне, где эти чертовы баррикады!
— Эм… наверно, около Короткой улицы, сержант. Все несколько… метафорически.
Майор Клайв Маунтджой-Стэндфаст невидяще уставился на карту, лежавшую перед ним, и пытался найти хоть какое-нибудь утешение. Сегодня он был главным полевым офицером. Командующие отбыли во дворец на какой-то прием или что-то вроде того. И он остался за главного.
Ваймс признавал, что в городских войсках есть несколько неглупых офицеров. Следует учесть, что с продвижением по службе их оставалось все меньше, но по случайности или предопределению каждой армии, в качестве рабочих лошадок на пыльных должностях, необходимы люди, которые могут убеждать, и составлять списки, и организовывать доставку провизии и оснащения, и, в общем-то, имеющие более семи пядей во лбу. Именно они управляли делами, предоставляя командующему офицеру возможность сосредоточиться на более высоких материях.