Ночное следствие
Шрифт:
Он отрицательно мотает головой, а лицо его приобретает недоуменно-глупое выражение. Потом он говорит, что со времени войны ничем не болел и никогда себя так хорошо не чувствовал, как сейчас. Если бы его беспокоило здоровье, то, может, он и решился бы выехать в Германию, но поскольку со здоровьем ему повезло, то он предпочитает остаться здесь, в Польше, и работать на своем старом месте. Больше он ничего от жизни не хочет. Ему посчастливилось, он живым и невредимым вернулся с войны, хотя и пришлось побывать и в излучине Дона, и на Курской дуге, и под Будапештом, и пережить поморское отступление. У него есть дочь, которая скоро окончит техникум, станет зоотехником и выйдет замуж. У него будут внуки и польская пенсия. Можно ли чего-либо еще хотеть от жизни, герр гауптман?
— Вам
Сторож снимает очки в проволочной оправе и протирает стекла. Его высохшие пальцы постукивают, как бамбуковые палочки. Фрич улыбается своим мыслям, которые он только что высказал вслух, откровенно и верноподданно. Играет как по нотам в давно известном мне стиле: «Я маленький человек, никуда свой нос не сую, и заботы ваши меня не касаются…»
— Фрич, как давно вы были знакомы с Арнимом фон Кольбатцем?
— Герр гауптман, это как раз и есть самое странное: я совсем его не знал. Тогда как прежде я знал их всех, всех Кольбатцев. Начиная от старшего барона фон Кольбатца, который в двадцать третьем передал замок государству и погиб во время войны от бомбы в Ганновере.
— А убитого, здесь убитого, вы не знали?
— Нет. Не знал. Оказывается, он был сыном того самого старшего господина барона, который погиб от американской бомбы в Ганновере. Так он назвал себя и даже показал мне фотографию господина барона. Вы представляете, герр гауптман, на этой фотографии есть и мой дедушка, Франц Фрич. Господин барон соизволил сфотографироваться вместе с моим дедушкой в двадцать третьем году, когда дедушке уже было восемьдесят три года. Он сфотографировался с господином бароном за месяц до своей смерти. О! Посмотрите, вот эта фотография. Он мне ее оставил на память.
— Что вы говорите, Фрич!.. Однако, меня интересует убитый, а не ваш дедушка и не старый барон.
— Меня тоже. Поскольку я их всех знал с детства, а этого совсем не знал. Мои предки служили здесь более ста лет. Еще отец моего деда начал служить в Колбацком замке, когда в 1814 году, после битвы при Ватерлоо, вернулся сюда вместе с господином бароном Каспаром фон Кольбатцем. Но лучше других знал всех господ баронов мой дед. Он даже присутствовал при том, что совершил господин Харт в башне, — вы знаете, о чем я говорю, герр гауптман? Можно мне закурить? Я всегда курю после ужина.
Сторож вытаскивает из кармана трубку, кисет и ждет разрешения.
— Фрич, давайте вернемся к нашему покойнику.
— Но я как раз и говорю, что он сделал это в башне вскоре после того, как мой дед впервые его увидел. Мой дед участвовал во франко-прусской войне, но говорил, что даже там ничего подобного не наблюдал. Вы знаете, герр гауптман, что господин барон был повешен за ноги, а сердце его пронзила пуля?
— Послушайте, Фрич, о чем вы говорите?
— О башне. Поляки сейчас очень интересуются башней. Один раз даже специально приезжала экскурсия из Познани. Я слышал, что собираются поставить памятник там, на дюнах. Но вас не это интересует, вам другое надо, я знаю. Милиция такими делами не занимается. Что касается покойного, этого, который умер здесь, у камина, то мне известно очень немного. Я его совсем не знал, что самое странное.
— Нужно уведомить семью, Фрич. Поэтому я и спрашиваю, давно ли вы с ним знакомы?
— У него не было семьи. Я уже говорил вам, что его отец погиб от американской бомбы в Ганновере. Покойный был последним из рода Кольбатцев.
— Что ж, тем лучше, Фрич.
— Вот именно, герр гауптман. Я сразу подумал, что будет меньше хлопот. К тому же раз и навсегда прекратятся в Колбацком замке те неприятности, которым положил начало господин капитан Харт. Если говорить о господине Иоганне фон Кольбатце, то он, по крайней мере, сам повесился в башне, а господин капитан Харт, который был немножко… того…
— Сумасшедший?
— Вроде. Господин барон Каспар фон Кольбатц сказал как-то, что он, наверное, уродился в тех поляков, от которых, если говорить между нами, и происходит весь род Кольбатцев. Хартман, или фрау Анна, портрет которой вы здесь видите, родом из Мерсебурга,
Я прерываю Фрича, так как от карусели его беспорядочных воспоминаний у меня начинает кружиться голова.
— Полегоньку, Фрич, не все сразу, О каком годе идет речь? О тысяча восемьсот семидесятом?
— Нет. О тысяча восемьсот шестьдесят четвертом. Как раз семнадцатого января, ночью. Вы знаете, герр гауптман, что сегодня у нас восемнадцатое января? Странно… Сейчас только вспомнил. Моему дедушке не случалось вдруг забывать. Это произошло ночью. О, вы видите ту дорогу к морю? Сейчас ее замело, но тогда, наверное, снега насыпало не так много, и мой дедушка еще издали увидел человека, который шел со стороны моря. Он удивился, поднял фонарь и крикнул: «Кто идет?» Тот и не подумал остановиться, только бросил под ноги деду свои вещи и приказал провести его во дворец. Мой дедушка рассказывал позже, что это был высокий мужчина и выглядел по-чужеземному, не по-прусски. Одет он был во все кожаное, даже в шляпу из кожи, и сразу было видно, что он моряк. Когда дед отнес вещи в замок и выглянул в окно, то увидел на море, милях в двух от берега, огни. Похоже, что там стоял корабль. Вскоре огни погасли. Моряк сказал деду: «Кнехт, доложишь своему господину, что прибыл Артур Харт из Ливерпуля. Он поймет. А если не поймет, то тем лучше для него». Мой дедушка взял его саквояж и отнес в салон, он еще цел, герр гауптман, его можно посмотреть у пана Бакулы. За это дедушка получил маленькую золотую монетку, которая сейчас у меня. Он перед смертью отдал ее мне. За день до смерти.
— Послушайте, Фрич, рассказывайте-ка о Харте, — прерываю я немца, чтобы он не терял нити повествования.
У меня возникает ощущение, что и Бакула и Герман недоговаривают. В их исторических экскурсах явно просматриваются белые пятна, которые они отнюдь не стремятся заполнить фактами. Колесят вокруг да около, сбиваются, делают паузы, ставят многоточия… Боятся?
Фрич смотрит на потолок и начинает снова протирать очки. Прислушивается. Быстрым движением снова водружает очки на нос.
— Значит, та золотая монета, которую дал мне дедушка…
— Фрич, ради бога, говорите о Харте! Иначе милиция никогда не узнает, как умер господин барон Каспар фон Кольбатц.
Фрич разражается блеющим смехом, его морщинистое лицо сморщивается еще больше. Он развеселился, как ребенок.
— Очень хорошо сказано, герр гауптман! Милиция и в самом деле никогда не узнает, кто убил!
— Фрич! — кричу я голосом фельдфебеля.
— Слушаюсь, герр гауптман!.. Итак, мой дедушка побежал доложить о прибытии капитана Харта, а он остался здесь, у портретов… Мой дед хорошо запомнил, что именно здесь. Позже господин Харт всегда сидел под портретами, у камина, и думал. О чем? Мой дедушка так никогда и не узнал, о чем думал капитан Харт. Но наверное, это были страшные мысли, потому что после них господин Харт срывался с места и приказывал оседлать коня. Он носился по полям, как черное привидение, а люди крестились, если его встречали… Господин барон, как рассказывал мой дедушка, страшно удивился. Он совсем не понял, о ком идет речь, и очень рассердился, что ему помешали. Вы представляете, герр гауптман, господин барон целыми днями сидел в башне и забавлялся часами. Имение растаскивали, а ему было хоть бы что, он занимался только часами. Заводил их, слушал мелодии, которые они играли, снова заводил. Он спустился с башни разгневанный и спросил: «Кто?!» А господин Харт ответил: «Наследник Шимона!» Не сделал ни шагу навстречу, только стоял и смотрел внимательно на госпожу Анну Хартман. Мой дедушка не очень-то понял, о чем идет речь, но заметил, что господин барон Каспар, видимо, догадался, страшно побледнел и весь затрясся. Затем выгнал моего дедушку из салона. Но в полночь моего деда разбудили и велели идти наверх, в ту комнату, где стоит стол и шесть стульев…