Ночное солнце
Шрифт:
И хотя Соловьева не отличалась прозорливостью своей тезки, но и она как-то заметила:
— Слушай, Петро, чего это сестренка твоя меня так полюбила, а?
— А что, — спросил Петр, — ты недовольна?
— Да нет, довольна. Только лучше б ее брат, — простодушно ответила она.
— Ну, нельзя же все сразу, — как всегда, пошутил Петр, — сначала Ленка в тебя влюбится, потом отец, потом уж я.
— Ну как скажешь, Петро, — согласилась Лена без улыбки, — но лучше б в обратном порядке.
Петру теперь Лена стала просто необходима. Приближался срок, когда надо было снова ехать в училище,
Так выразилась однажды сама Лена. Она вообще была поразительно откровенна в высказываниях своих чувств к нему. Во всем стыдливая и самолюбивая, здесь она превращалась в маленькую девочку — что на уме, то и говорила.
— Да я знаю, Петро, что плевать ты на меня хотел, я для тебя вроде валерьяновых капель. Тепло тебе со мной, уютно. Способствую хорошему настроению. Укрепляю морально-психологический фактор.
— Кокетничаешь? — Петр неодобрительно смотрел на нее. — Будто не знаешь, что ты для меня.
Это звучало довольно туманно, но обнадеживало Лену, и она радовалась. Она радовалась самым малым знакам внимания с его стороны.
Петр принимал отношение Лены как должное, но грыз себя за то, что не мог ответить ей тем же. Он еще не отдавал отчета, какое место занимала Лена в его жизни. Не понимал. Не знал, что у любви тысячи разных обличий и путей подхода.
Он все вспоминал Нину, свои отношения с ней, переворачивавшие душу.
Он очень рассердился, случайно узнав, что Лена Соловьева ради него, чтоб быть с ним это время, не поехала на очень важные для нее соревнования. Чуть не поссорился с ней из-за этого, но поймал себя на том, что внутренне радуется. Обругал себя эгоистом, «черствяком», не зная, как отплатить Лене, и в смятении чувств, когда, ругаясь на эту тему, они шли какой-то тихой улицей, прижал ее к себе, обняв за плечи, и поцеловал в щеку.
Реакция Лены была неожиданной. Она резко оттолкнула его.
— Любить не прикажешь! — яростно прошептала она, в глазах ее стояли слезы. — А жалеть себя не позволю! Понял? Я тебе не жучка у ноги! Приласкал! Не смей больше… — И убежала.
Петр так и остался стоять в растерянности. Потом сообразил и устыдился.
На следующий день они встретились как обычно. Но с тех пор Петр с удивлением обнаружил в себе новое чувство к своей подруге, которое после некоторого размышления определил как нежность. Впрочем, проявлять ее после того случая он остерегался.
И вот наступил день отъезда.
Накануне все словно сговорились, чтобы иметь с ним «решающий разговор».
Первой, и, как всегда, неумело, с ним говорила Ленка.
— Ну, Петр, после экзаменов я тебя таким обедом встречу — ахнешь! Я думаю, не пойти ли мне в кулинарный техникум! А? Ты заметил, как я прогрессирую. Вам сразу голубые береты дадут? И вообще отпустят после зачисления?
Петр
— Черт с ним, с обедом, Ленка. И оркестров не надо. Встретите меня с Рудиком на вокзале. Вообще, Рудик — это серьезно, я давно хотел поговорить с тобой о нем поподробнее.
Это была военная хитрость. Как только разговор заходил о Рудике, да еще в серьезном ключе, Ленка краснела и спешила куда-нибудь убежать. Так что в беседе с ней «училищную тему» Петр снял быстро.
С отцом, с которым он, наоборот, поговорил бы об этом подольше, разговор оказался коротким.
Илья Сергеевич вернулся в тот вечер пораньше.
— Все? — спросил он за ужином. — Чемодан уложил, билет взял, документы не забыл?
— Все в порядке, отец, готов в поход! — Петр старался говорить беззаботным тоном, что ему не очень-то удавалось.
Но Илья Сергеевич делал вид, будто ничего не замечает.
— Это не поход, Петр, — сказал он серьезно, — кампания, уж раз ты хочешь пользоваться военной терминологией. Это на всю жизнь. Ты должен выполнить боевую задачу, потом решать последующие. Их много будет, и, кстати говоря, ни одной легкой. Но это первая.
— Я знаю, — тихо сказал Петр, — волнуюсь, отец. Вроде бы волноваться нечего, а волнуюсь.
— Понимаю, сын. Никуда не денешься, «предстартовая лихорадка». С ней один способ борьбы, ты спортсмен — сам знаешь. Еще и еще мысленно представлять все упражнения, всю схватку, всю дистанцию. Скрывать не буду, хоть знаю, что тебе это не нравится, — говорил я с врачами. По их мнению, ты вылечился, здоровье в порядке. Вот и разберемся. С этой стороны, значит, тебе ничего не угрожает. Дома, в аэроклубе, с друзьями и подругами у тебя, насколько могу судить, тоже все в порядке. Так? Может, остаточные явления? — Он пристально посмотрел сыну в глаза.
— Нет, — Петр не опустил глаз, — и здесь все в порядке. Помню, отец, не все еще прошло, врать не буду. Но теперь это меня из седла не выбьет. Если хочешь знать, наоборот. Назло хочется, чтоб у меня все здорово было!
Илья Сергеевич улыбнулся:
— А где тогда опасность? Уж к экзаменам-то, я думаю, ты готов?
— Готов, отец.
— Тогда все. В поход, Петр! Ни пуха, как говорится, ни пера. Иду к черту. А ты иди спать.
Разговор с отцом придал Петру уверенности. Даже не сам разговор, а тот спокойный тон, в каком говорил отец. У него не было сомнений в успехе. Речь шла лишь о деловых вещах — последовательности решения задач, проверке сделанного…
Разговор с Леной Соловьевой оказался более эмоциональным.
— Ну, Петро, — сказала она ему торжественно, когда накануне его отъезда проводила домой (поезд отправлялся рано, и он просил ее на вокзал не приходить), — валяй на вторую попытку. Не сомневаюсь, в финал выйдешь. Говорю ж тебе — счастье приношу. Верь мне.
— Да верю, — отшучивался по привычке Петр, — раз ты сказала, нет сомнений. Может, даже сразу начальником училища назначат.
— Все шутишь, — с досадой махнула рукой Лена, — ну правду же говорю — примут. Наденешь тельняшку, берет голубой. Сил нет, до чего красивым станешь. — Она погрустнела и, как всегда, не скрываясь, сказала: — Только вот как мне тут без тебя быть, не знаю прямо.