Ночной карнавал
Шрифт:
— У вас есть такая женщина, что могла бы сделать это?..
— И весьма отважная. Более того. Она без ума от Князя. Она даже…
— Его любовница?
— Ну… принадлежала ему несколько раз, вот и все. Впрочем, так же, как и многим другим.
— Она шлюха?
— И непревзойденная. Изощренней ее нет в Пари. Возможно, вы знаете ее имя.
— Может быть. Но не настаиваю, чтобы вы мне его назвали.
Вежливый. Скромный. Ты еще узнаешь меня. Попомнишь меня.
— Когда вы собираетесь это сделать?.. Заслать эту мастерицу к Князю?..
— Не
— Где она сама?
— Она должна явиться сюда с минуты на минуту. Этот особняк я снимаю для нее. Она живет здесь. И, как видите, недурственно. Как вам этот портрет инфанты? Стилизация, конечно, под старую Испанию. Мило. Очень мило. Кисти одного горбатого художника. Чудак такой. На Холме Мучеников живет в разных борделях. То там, то сям. Девки его привечают. Кормят. Он им за кормежку пишет пейзажи и натюрморты. А чаще их самих, в неглиже, голых, в разных непристойных позах, вывертах всяческих. Гениален. Весь Пари над ним хохочет. Он из хорошего рода. Граф, как и вы, Куто. А вот…
Незнакомец не договорил. Мадлен с шумом, стуком распахнула дверь и вошла в гостиную, пьяно задирая подол платья, вертя задом.
— А вот и я! — клоунски воскликнула она и повернулась к троим, сидевшим у стола при свечах, задом. — Доброй ночи, господа!
Ни рубахи. Ни панталон. Голая, наглая, резко-красная, ярко-белая плоть.
— Ого! Это ваша протеже, барон! Не слабо!
— Мадлен! — Черкасофф вскочил, роняя стул, бросился к ней. — Вы пьяны! Где вы были?
Дудки, сволочь. Я не пьяна. Я просто повеселилась немного. Хмель с меня сошел после твоих разговорчиков, что я услышала, слава Богу.
— Я?.. О!.. Там, где я была, там меня уже нет.
— Ты была в борделе, Мадлен?
Ага. Голосок графчик подал.
— В Красной Мельнице. Я там так оттянулась. Я была на седьмом небе. Канкан гремел, как водопад. И я утонула. Я хочу есть и пить. Дайте мне всего! О, да у вас стол пустой. Вы что, поститесь, как в Рус?.. Дай-ка я погляжу, что у нас в холодильном шкафу…
Граф силком усадил ее на стул.
— Не копошись, Мадлен. Не хлопочи. Ты вся мокрая, с тебя льет пот. Тебе надо отдохнуть. Поспать. Тебе предстоит тяжелый выезд.
— Ах!.. — она захохотала, показывая, как лошадь, все зубы. — Тяжелый!.. Тяжеленький!.. К кому ж это?.. Уж не к Великому ли Князьку, графчик ты мой недоношенный?!.. Как же, как же, съезжу. И пистолетик с собой не забуду прихватить. Тот, что мне барон рекомендовал. Смит-вессон. Ты тогда, в Перигоре, его припрятал… и в Пари привез. И засунул в книжный шкаф. За книги. Ты думал, что я, безграмотная девка, книг не читаю. А я вот к чтению пристрастилась. Ручонку-то туда как суну — он и вывались возьми. И я его перепрятала. Перепрятала, Куто! А! Нако-ся, выкуси! Поеду к Князю! Поеду! Да только попробуйте суньтесь! Голову размозжу! Уши отстрелю! Я же теперь стреляю без промаха! А кто научил!
— Барон, — беспомощно сказал незнакомец, взмахивая руками, — утихомирьте ее…
Черкасофф
— Не суйся ко мне! Обожжешься!
— С каких это пор мы перешли на ты, Мадлен?..
— С тех пор, когда ты меня лапал и слюнявил вот в этом коридоре, перед гостиной.
Она поглядела на графа. Куто побелел как полотно.
А, мужчинка жалкий, ничтожный, вот она тут и вся суть твоя, вся насекомая ревность твоя.
— Мадлен, опомнитесь. Идите спать. У вас еще есть время. Граф вас проводит в постель. Он нянчится с вами, как с младенцем. А вы…
— Граф?!.. — Хохот ее заставил качнуться погасшую люстру над их головами. — Граф дважды хотел меня убить. Граф об меня ноги вытирал! А сейчас я вытру об вас о всех!
Она поднялась со стула. Надвинулась грудью на барона.
— Вот мои груди! И они не твои! Они ничьи! Они будут для того, с кем я обвенчаюсь! Венчание графа назначено на первый день Карнавала! Это через три дня! Я вам клянусь, сволочи… — она облизнула сухие губы. Пить, пить! Она выпила, натанцевалась, взмокла. Она так хотела пить! — Клянусь, что я тоже обвенчаюсь с моим любимым в эти три дня! В эти три дня и три ночи! Слышите!
— Она бредит, — успокоительно сказал барон, пытаясь обнять ее за плечи, умильно глядя на графа, — отведите ее в постель, попытайтесь…
Мадлен стряхнула с себя руки барона, как змеиную гадкую кожу.
— Бредишь ты! — внятно сказала она, глядя в глаза барону. — Бредишь, ибо затеял несбыточное! Никогда не будет Рус ни под чьей пятой! Никогда не станет ничьей рабой, как стала я! Да и я не стала! Это тебе только кажется, бедняга! А на самом деле…
Она была похожа на львицу: разметанная грива вздыбленных, сверкающих золотых волос, широко раздувшиеся ноздри, горящие беспредельным гневом, ненавистью, озорством, гордостью синие глаза.
— Я поеду к нему! Поеду! А если… не сделаю то позорное, что вы от меня хотите, с ним?!
Незнакомец поднялся из-за стола, опираясь на пальцы. Седые виски, вытянутое, сходное с дыней лицо, длинный нос-сопля, чуть загнутый книзу; лысоватый череп. Человек-яйцо. Смешной и страшный. Весь белый, как вошь. Как кус белого мыла. И, как мыло, скользкий.
— Тогда мы убьем не вас, Мадлен. Вы нам нужны меньше всего. Мы просто убьем его.
Вот кто понял всю силу ее любви.
Вот кто сыграл безошибочно. Ва-банк. И выиграл.
Она бросила играть в пьяную, рухнула на стул, уткнула лицо в ладони.
Трое напряженно ждали.
Когда она отняла от рук и подняла к свету трех огарков вмиг побледневшее лицо, они увидели перед собой женщину, заглянувшую по ту сторону добра и зла.
— Оставьте меня, — сказала она тихо и устало. — Я приму ванну и посплю. Присылайте за мной машину завтра вечером, барон. После Красной Мельницы я буду отсыпаться все утро и весь день. Мне не хватает сна. Идите. Ступайте. Я не хочу вас больше видеть.