Ночной карнавал
Шрифт:
— Тысяча чертей! — завопил граф. — Моя Мадлен!
— Не Мадлен. И не твоя, — спокойно сказала Мадлен, поворачиваясь на каблуках перед зеркалом. — Ты заказал машину? Или поймаешь авто на улице, просто так?
Они вышли в холодную ночь. Граф набросил беличью шубку Мадлен на плечи. Она поежилась, запахнулась в нежный мех.
Они поехали в тайный кабачок веселиться.
Мадлен этого не хотела. Веселье претило ей. Она жила в двух мирах. Первый мир был — суматошный Пари, Веселый Дом, трещотки-подружки и постылые мужики, Новый Год и Рождество, ожиданье карнавала, еда и питье, чтобы не сдохнуть. Второй мир обнимал ее всегда. Он был рядом с
Она исчезала для грешного и бренного мира, а потом возвращалась, и никто не мог сказать ей с достоверностью — миг, час, день или год это продолжалось.
Кабак встретил их густыми разводами табачного дыма, длинными пивными кружками на дощатых сдвинутых столах; кельнеры сновали среди столов, подавали раков, креветок, соленые палочки, устриц и мидий, ножки кальмаров, изящные ломти дынь, чай с безе, мандарины. При виде красивой пары вся честная компания взревела, люди в шапочках с перьями приветственно замахали кулаками, художник, сидевший за мольбертом в дальнем углу зала, помахал кисточкой. И ты, летописец, тут. Поглядеть пришел? Не просто поглазеть, а запечатлеть. Ну давай, да против правды не греши.
— Кто явился!.. О!.. Наши дорогие гости!.. К нам, к нам…
— Графунчик, хулиганчик, ты опять свою жемчужину под подушкой прятал?!.. Далеко не упрячешь… кому надо, все равно возьмут!.. Ах-ха-ха!..
— Каково ослепленье, у меня глазам больно, на эту девушку невозможно смотреть без солнцезащитных очков… она чересчур торжествующа… Кто знает, может быть, мужчинам и нужно вот такое — чересчур?..
Мадлен и граф прошли между сдвинутых столов и свободному столу. Граф поднял руки над головой и хлопнул в ладоши.
— Омаров нам!.. Расстегаев, по обычаю Рус!.. У вас же есть в кабачонке кухня Рус?!.. ну вот давайте и шпарьте… в честь нашей дорогой гостьи…
Взгляды всех вперились в Мадлен. Она взяла меню со стола, по-купечески отставив мизинец, и изучала его. Бумажка в ее руке дрожала.
— Закажи мне бутылку муската и тарелку мидий. К чему мне еда Рус?
— А как же! — Голос графа хрипло отдался под низкими каменными сводами сырого кабачка. — Рус же сейчас в моде! Пари наводнен людьми Рус! Они работают шоферами… гардеробщиками… гувернерами… консьержами… графини штопают носки за стертую монету… княжны подметают лестницы вокзала Сен-Сезар… сам Великий Князь крутит бумажные цветы для кладбищ!.. а его друзья, офицеры, — могильщики на кладбище Сен-Жан… И ты, моя Мадлен, — а ты все-таки моя, как бы ты ни хотела это отрицать… пока что моя!.. ты тоже из страны Рус, ходят нелепые слухи… мне сказала одна из твоих слюнявых девчонок… приоткрыла полог… какая завеса над тобой, словно дымовая… как во время газовой атаки… ты железный орешек… но я разобью тебя… так, как я тебя раскрыл в постели… в любви…
— А ты разве меня раскрыл? — спросила Мадлен и выстрелила в него глазами.
Кельнер поставил на стол широкий круглый поднос с блюдами. Креветки аппетитно мерцали рубиновой горкой. Мидии плавали в собственном соку, пахли мхом, прибрежными камнями, водорослями, морскою грязью. Об отполированное дерево стола зазвенели бутыли — мускат-люнель, божоле, мозельское, сидр, вишневка. Граф умел и любил выпить. Мадлен взяла мидию пальцами и отправила в рот.
— А разве нет?
— Полагаю, что нет.
Голос ее был холоден и сух. Она изящно и надменно поедала мидий, невежливо и утонченно беря их прямо
Она смеется надо мной.
Ну да, я смеюсь над тобой, Куто. Ты смешон. Ты разве не знаешь, что сейчас ты смешон? Ты разве не знаешь, что любовь проходит?
К чертовой матери! Пока я люблю — ты моя!
Любовь — не норковая шуба. Ее не продашь и не распорешь. И под ноги не кинешь в грязь, чтобы пройти по ней. Дай мне спокойно пожрать. Я люблю эти дары моря. Они забавляют меня. Эти ракушки, улитки, звезды… их можно повесить на елку!..
— Мадлен, — голос графа срывался. Он стал похож на ребенка. — Ты чудовище! Тебе что нужно от меня было?! Чтобы я содержал тебя, а ты бы въезжала в элиту, посмеиваясь, на белом коне, а конь бы твой крупом вздергивал, попукивал и на изысканные столы шары накладывал?! Ты этого хотела?!
Друзья графа, привлеченные начинающимся скандалом, придвигались поближе. В воздухе запахло жареным.
На кухне у повара подгорело мясо. И лангета вам, господа, на ужин сегодня не будет. Удовольствуйтесь закуской. Гляньте, как Мадлен уминает за обе щеки мидий. Всовывает в рот пучки зеленого луку. Как какая-нибудь потная, на пашне, грязная крестьянка Рус. Всмотритесь в нее, господа! Щеки с затылка видно! А скулы! Какие широкие скулы! А вы знаете, она в постели не изысканна, а груба. Да! Груба! Она буйнопомешанная! Она дикая лошадь из скифских степей! Я ее обуздал. Усмирил. Объездил! Это я, я ее объездил, господа! Слышите! Я!
Куто, ты пьян.
Ничего я не пьян! Это ты уже надралась! Господа, она дикарка! Она пьет мускат из горла! Заливает в себя! Охлаждает свой пожар! У нее бешенство утробы, господа! Кто хочет попробовать! Налетай!.. Кто первый!.. Кто больше платит!.. Давайте устроим аукцион!.. Я буду продавать ее, продажную тварь!.. Сто монет — раз!.. Сто монет — два!.. Сто монет…
Мадлен швырнула нож на пол. Бросила мидией в лицо графу.
Это так, шутка, Куто. На самом деле я тебя все же люблю. Но тебя следует проучить. Ты зарвался.
Граф утер соленые брызги. Закусил губу до крови.
—.. тысяча монет! — произнес отчетливый негромкий голос из глубины кабачка.
Дым клубился под потолком. Гости, друзья графа и приглашенные, сгрудились вокруг стола, где сидели Мадлен и граф. Все, как по команде, оглянулись на голос.
— Кто сказал про эти деньги?.. — Граф едва владел собой, губы его прыгали, как зайцы, удирающие от собак. — Кто сболтнул, сумасшедший, про состояние… за эту шлюшку?..
— Я, — из зала к столу подошел высокий мужчина. Красавец. Светский лев. Ухоженная мягкая бородка, гладко выбритые щеки. Густые сумрачные брови. Галстук бабочка поверх ослепительной манишки. Коренаст, плотен: не дурак хорошо покушать и выпить. Глубоко сидящие глаза, остро вонзающиеся в бытие, видящие все огрехи и изнанки. Мгновенно оценивающие. Безошибочно выбирающие.
Он выбрал для Мадлен эту цену и без обиняков назвал ее.
Он понял — происходит поворот. Люди шли, шли, и вот дорога повернула. А там развилка. Три, четыре, пять троп. Куда?
Нужна его точная рука и выверяющий, как старый секстант, глаз.
Как горят алмазы в ушах у женщины!
А мужчина, зачем он так разъярен? Это вредит здоровью. Остановится сердце прежде времени.
— Я назвал эту цену, — повторил он, наклоняясь и крепко беря за руку Мадлен.
Она одной рукой держала светского льва за руку, другой брала с блюда креветки и поедала. Публика глядела на нее, как на дикого зверя.